— Отнесите ребенка прямиком в детскую, — распорядился он. — Не давайте его матери. Я сам поговорю с императрицей и подготовлю ее. Ей же самой будет легче, если разлука окажется быстрой и бесповоротной.
При этих словах лорд-каталист издал некий невнятный звук — нечто вроде сдавленного вопля. Но епископ Ванье — его полное лицо застыло, как если бы ледяное молчание, воцарившееся в комнате, просочилось в его кровь — не обратил на каталиста никакого внимания. Он бесстрастно продолжил:
— С этого момента ребенку не следует давать ни пищи, ни воды. За ним не будут ухаживать. Он Мертв.
Епископ говорил что-то еще, но Сарьон его уже не слышал. Ребенок икал, прижавшись к его плечу; лучшая церемониальная ряса молодого дьякона промокла от детских слез. Принц попытался засунуть кулачок в рот, потом принялся с чмоканьем его сосать, глядя на Сарьона широко распахнутыми глазами. Дьякон чувствовал, как крохотное тельце время от времени вздрагивает от всхлипов.
Сарьон смотрел на ребенка; мысли его путались, а сердце ныло. Он когда-то слыхал, будто все дети рождаются с голубыми глазами, — но у этого малыша глаза были цвета грозового неба. На кого он похож? На мать? Императрица славилась своею красотой. Нет, говорят, у нее глаза карие. И еще у нее длинные иссиня-черные волосы — такие роскошные, что императрице даже не требуется прибегать к помощи магии, чтобы добавить им блеска. Подумав об этом и взглянув на темные волосики младенца, Сарьон заметил, что на виске у малыша начинает набухать волдырь. Дьякон рефлекторно потянулся к ожогу; с губ его уже готовы были сорваться слова целебной молитвы, которая должна была усилить целительную Жизнь в теле ребенка. Но потом Сарьон вспомнил — и осекся. В теле этого ребенка никакой целительной Жизни не было. Ни единой искорки.
Молодой дьякон держал на руках труп.
Принц вдруг глубоко, судорожно вздохнул. Казалось, будто он готов снова расплакаться — но нет; он продолжал сосать кулачок, и, похоже, это его вполне удовлетворяло. Прижавшись к Сарьону, малыш взирал на взрослого круглыми глазенками, время от времени хлопая черными ресницами.
«Я стану последним человеком, кто держал его, похлопывал по спинке, гладил шелковистые волосики», — подумал Сарьон; сердце его сжалось от боли. На глаза у него навернулись слезы. Дьякон беспомощно заозирался, безмолвно моля, чтобы кто-нибудь избавил его от этой ноши. Но никто этого не сделал. Все отводили глаза — все, кроме епископа. Ванье, видя, что его приказ не исполняется, нахмурился.
Сарьон открыл было рот, чтобы заговорить, чтобы спросить, чем вызвано столь жестокое решение, — но слова умерли, так и не сорвавшись с его губ. Ванье сказал что они должны повиноваться, не задавая вопросов. Епископ принимает всю ответственность на себя. Так разве его тронут мольбы какого-то дьякона? Особенно если дьякон сам навлек на себя немилость... Нет, вряд ли. Сарьону не оставалось ничего другого, кроме как поклониться и покинуть комнату, продолжая неуклюже поглаживать принца по спинке. Кажется, это действовало на малыша успокаивающе. Однако же, очутившись в коридоре, дьякон понял, что понятия не имеет, как ему пройти через весь огромный собор. Он знал лишь, что ему следует как-то добраться до императорского дворца. Тут Сарьон заметил в конце коридора темную тень. Исполняющий. Сарьон заколебался. Колдун мог провести его во дворец. На самом деле он мог бы даже просто перенести каталиста туда, при помощи своей магии.
Сарьон еще раз взглянул на фигуру в черной рясе. Его передернуло, и, развернувшись, дьякон поспешно направился в противоположную сторону. «Я сам найду дорогу в императорский дворец! — решил он во вспышке бессильного гнева. — По крайней мере, если я пойду сам, я смогу хоть как-то утешить несчастное дитя, прежде чем... прежде...»
Последним, что услышал Сарьон, покидая коридор, был голос епископа.
— Завтра утром император и императрица публично подтвердят, что ребенок Мертв. Я заберу младенца в Купель. Затем, завтра днем, начнется Смертное бдение. Я надеюсь — ради всех нас, — что оно не затянется надолго.
Ради всех нас.
На следующий день дьякон Сарьон стоял в прекрасном соборе Мерилона, слушал плач Мертвого ребенка и мысленно прощался со всеми своими планами, надеждами, мечтами и видениями.
Празднества канули безвозвратно, а с ними и возможности быть представленным благородным семействам. Все словно впали в оцепенение. Как только известия распространились по городу, все назначенные вечеринки и приемы тут же были отменены. Сиф-ханар окутали город серой дымкой. Актеры и ремесленники покинули его. Студенты вернулись в университет. Мерилон стал походить на город-призрак. Дворяне сновали из дома в дом, беседовали приглушенно и пытались разыскать хоть кого-нибудь, кто помнил бы, как правильно надлежит проводить безрадостные часы Смертного бдения. Но никто этого не знал. Последний раз царственное дитя появлялось на свет много лет назад. А такого, чтобы оно умирало, вообще никто не помнил.
Епископ Ванье, конечно же, имел доступ ко всей необходимой информации, и постепенно она разошлась по городу. К тому времени, когда Сарьон стоял в соборе, облаченный в «Плачущий голубой», весь город под ним изменился: это стоило Прон-альбан, ремесленникам, и Квин-альбан, заклинателям, ночи напряженного труда.
Серая дымка продолжала висеть в воздухе и сгущаться, и так длилось до тех пор, пока солнечные лучи не прорвали магическую пелену, что окутывала погруженные в гробовое молчание улицы и клубилась среди розоватых мраморных платформ. Яркие, праздничные расцветки, украшавшие сверкающие хрустальные стены, исчезли, сменившись траурными серыми покрывалами; покрывала эти напоминали клочья тумана, вдруг обретшие плотность и форму. Даже прославленный «Шелковый дракон» улетел, спрятался в свое логово — так родители объясняли детям, — чтобы оплакать Мертвого принца.
Улицы были безмолвны и пусты. Те, в чьи обязанности не входило неотлучно присутствовать при погруженном в скорбь императорском семействе, сидели по домам и, как официально предполагалось, молились о быстром окончании Смертного бдения. На самом же деле во многих домах молодые матери прижимали детей к себе, и хоть они и старались молиться, бледные губы дрожали и плохо их слушались. А те, кто ожидал ребенка, сидели, обхватив руками набухшее чрево, и вообще не могли молиться.
После окончания церемонии ребенка унесли прочь Смертное бдение началось.
Через пять дней пришло сообщение, что все завершилось.
С тех пор все чаще и чаще дети из благородных семейств Мерилона стали проваливать Испытания, хотя ни у кого провал не был столь сокрушителен, как у принца. Большинство этих детей уносили к Источнику, где и свершали над ними обряд Смертного бдения.
Большинство — но не всех.
Сарьон, по приказу епископа, остался в Мерилоне, при соборе. Одной из его обязанностей было Испытание детей. Сарьон так ненавидел эту обязанность, что какое-то время готов был взбунтоваться и попросить о новом назначении. Каком угодно — хоть на должность полевого каталиста. Все лучше, чем это! Но по натуре Сарьон не был приспособлен к открытому бунту и через некоторое время смирился со своей работой, хотя сердце его так и не ожесточилось.