Леди Розамунда ахнула и спросила:
— И что ты ему ответил?
— Я сказал — весьма строго, заметь! — что подумаю, — ответил лорд Самуэлс и с достоинством поправил воротничок своей мантии. — Конечно, происхождение молодого человека нужно еще подтвердить. Джорам не желает идти в Церковь с теми малыми доказательствами, которые у него есть. И я не виню его за это. Слишком поспешное заявление может ослабить его позиции. Я пообещал разузнать, не найдутся ли еще какие-нибудь доказательства. Например, необходимо отыскать запись о его рождении. Но вряд ли будет трудно это заполучить.
— А что же Гвен? — спросила леди Розамунда, отмахнувшись от таких мужских вопросов.
Лорд Самуэлс снисходительно улыбнулся.
— Я полагаю, тебе следует поговорить с ней, не медля, моя дорогая. Разузнай, как она к этому относится...
— По-моему, это очевидно! — с оттенком горечи сказала леди Розамунда. Впрочем, горечь быстро прошла, потому как коренилась в естественной материнской печали при мысли о том, что любимая дочь скоро покинет родительское гнездо.
— Ну, а пока, — уже, более мягко продолжал лорд Самуэлс, — думаю, мы можем позволить им гулять вдвоем — конечно же, под бдительным присмотром.
— Мы все равно никак не смогли бы им в этом помешать, — немного печально сказала леди Розамунда. Она потянулась к лилии. Цветок оторвался от стебля, плавно подлетел и лег миледи в руку. — Я не замечала, чтобы Гвен кто-нибудь еще так же вскружил голову, как этот Джорам. А что до того, чтобы они гуляли вместе, — последние несколько дней они не расстаются ни на миг! Конечно, Мария все время рядом с ними, но... — Миледи покачала головой. Лилия выскользнула у нее из руки. Леди Розамунда опустилась вниз, почти до самой земли. Муж заботливо подхватил ее.
— Ты устала, моя дорогая, — сказал он, поддерживая жену своей магией. — Я заставил тебя гулять слишком долго. Давай продолжим этот разговор завтра.
— Да, последние несколько дней у нас было много хлопот, дорогой, — ответила леди Розамунда, опираясь на руку мужа. — Сначала Симкин, потом император. А теперь еще и это.
— Да, действительно. Наша маленькая девочка совсем выросла.
— Баронесса Гвендолин... — пробормотала леди Розамунда и вздохнула — с материнской гордостью и с материнской печалью.
Однажды вечером, три или четыре дня спустя, Джорам вышел в сад поискать каталиста. Молодой человек точно не помнил, сколько времени прошло с тех пор, как он попросил Гвендолин выйти за него замуж и она ответила согласием. Время потеряло для Джорама всякое значение. Для него больше ничего не имело значения, кроме Гвендолин. Каждый глоток воздуха, который попадал в его грудь, был напоен ароматом Гвен. Его глаза не замечали ничего, кроме нее. Он слышал только то, что говорила она. Он ревновал ко всякому, кто искал ее внимания. Он ревновал к ночи, которая вынуждала их разделиться. Он ревновал даже ко сну.
Но вскоре юноша обнаружил, что сны обладают своей собственной сладостью, смешанной с пронзительной болью. Во сне Джорам мог делать то, на что не отваживался днем. Его сны были наполнены страстью, вожделением, жаждой обладания. За эти сны приходилось расплачиваться — утром Джорам просыпался с болью в сердце и жаром, бушующим в крови. Но первый же взгляд на Гвендолин, которая выходила в сад, был подобен прохладному дождю, изливающемуся на истерзанную душу молодого человека. Гвендолин... Она такая чистая, такая невинная, такая юная! Сны мучили Джорама. Он стыдился своих снов. Вожделение, одолевавшее его во сне, казалось юноше чудовищным, извращенным, преступным.
Но страстные желания не отступали. Джорам смотрел на нежные губы Гвендолин, когда она рассказывала об азалиях, лилиях или фиалках, и вспоминал о том, какими теплыми, мягкими и податливыми были эти губы в его снах, и тело юноши пронзала боль. Когда Гвендолин шла рядом с ним, стройная, грациозная, в каком-нибудь легком, воздушном платье, похожем на розовое облачко, Джорам вспоминал, как во сне он ласкал ее, прижимал к своей груди и никакая, даже самая тонкая, преграда не разделяла их, вспоминал, как делал ее своей, обладал ею. В такие мгновения он замолкал и отводил в сторону взгляд, опасаясь, что Гвендолин увидит полыхающий в его глазах огонь. Джорам боялся, что этот чистый и нежный цветок увянет и погибнет в его огне.
Изнемогая от сладостных и горьких мучений, Джорам вышел в сад, надеясь найти здесь каталиста. Был уже поздний вечер. Слуги сказали Джораму, что каталист часто прогуливается ночью по саду, если не может заснуть.
Все в доме уже улеглись спать. Сиф-ханар объявили, что эта ночь будет безветренной, и в саду действительно было очень тихо. Повернув за угол, Джорам притворился удивленным, когда увидел Сарьона, одиноко сидевшего на садовой скамейке.
— Простите, отец, — сказал Джорам, останавливаясь в тени эвкалипта. — Я не хотел помешать вам. — Он полуобернулся и начал очень медленно отходить.
Сарьон повернулся на голос и поднял голову. Лунный свет озарил его лицо. Это было странное лицо, маска отца Данстабля, оно всякий раз немного пугало Джорама. Но глаза на чужом лице были прежние — глаза ученого, с которым Джорам познакомился в деревне чародеев, мудрые, спокойные, мягкие. Только теперь взгляд каталиста стал каким-то загнанным. Когда Сарьон посмотрел на Джорама, в его глазах промелькнула тень боли, причину которой юноша не мог понять.
— Нет, Джорам, не уходи, — сказал Сарьон. — Ты не помешал мне. Признаться, я думал как раз о тебе.
— И молились обо мне? — в шутку спросил Джорам.
Печальное лицо священника смертельно побледнело, он прикрыл глаза ладонью и тяжело вздохнул.
— Посиди со мной, Джорам, — сказал каталист, освобождая для молодого человека место на скамейке.
Джорам сел на лавку рядом с каталистом, расслабился и стал прислушиваться — он слушал тишину ночного сада. Спокойствие и безмятежность сада опускались на юношу, словно легкие снежные хлопья, ночная прохлада успокаивала его пылающую душу.
— Вы знаете, Сарьон... — нерешительно начал Джорам. Юноша не привык высказывать свои мысли, но чувствовал, что он в долгу у каталиста, и хотел как-нибудь оплатить этот долг. — В тот день, когда мы вместе были в часовне, я впервые оказался в священном месте. Ну... — Джорам пожал плечами. — В Уолрене было что-то вроде церкви, конечно. Простой дом, в который полевые маги приходили раз в неделю получить свою порцию силы от отца Толбана. Моя мать никогда туда не заходила, как вы, наверное, догадываетесь.
— Да, — пробормотал Сарьон, озадаченно глядя на Джорама. Каталиста удивило это неожиданное откровение.
— Анджа говорила о Боге, об Олмине, — продолжал Джорам, глядя на залитые лунным светом розы. — Но только чтобы поблагодарить его за то, что я лучше, чем все остальные. Я никогда не молился. Зачем? За что мне было благодарить Олмина? — В этих словах прозвучала прежняя горечь.
Юноша замолчал. Он перестал рассматривать изящные белые цветы и посмотрел на свои руки — такие умелые и сильные, такие смертоносные. Сцепив пальцы, Джорам смотрел на них, не видя. И снова заговорил: