Рис потрепал собаку за ушами, пробормотав что-то неразборчивое, — ему снова стало плохо. Когда в голове немного прояснилось и горькая волна воспоминаний, захлестнув его, откатила, монах вспомнил, что и сам подвергается опасности.
Рис, стиснув зубы, медленно сел и оглянулся в поисках брата.
В трапезной было слишком темно, чтобы что-нибудь увидеть. Большинство толстых свечей уже прогорело, остались лишь две — их пламя трепетало и потрескивало на остатках воска.
— Кажется, я пролежал без сознания несколько часов, — пробормотал Рис изумленно. — А где же Ллеу?
Несмотря на боль, он напряг зрение и снова оглядел комнату, но юноши нигде не было.
Атта заскулила, и монах погладил ее, пытаясь восстановить в памяти происшедшее, но последнее, что он запомнил, были слова Ллеу о Маджере: «У него нет ни желания, ни могущества противостоять Чемошу».
Одна из свечей зашипела и потухла. Осталось лишь крошечное пламя второй. Рис снова потрепал собаку. Вопрос, почему Ллеу не убил его, пока он находился в обмороке, был излишним — не надо было ходить далеко, чтобы найти своего спасителя. Атта положила голову на колени монаха и беспокойно смотрела на него умными карими глазами.
Однажды Рис стал свидетелем нападения на стадо горного льва и видел, как Атта, встав между овцами и зверем, бесстрашно смотрела в его желтые глаза до тех пор, пока он не отвернулся и не убрался восвояси.
Рис вяло опустил веки, поглаживая Атту и представляя себе, как она стоит над ним и зловеще смотрит на Ллеу, обнажив острые зубы, готовая вонзить их в плоть врага.
Ллеу мог быть неуязвим, как он утверждал, но все же чувствовал боль. Когда Атта укусила его, крик был самым настоящим, и он мог ясно себе представить, что почувствует, если эти острые зубы вонзятся ему в горло.
Ллеу отступил и сбежал. Сбежал… сбежал домой…
Атта тявкнула и вскочила, заставив Риса очнуться.
— Что случилось? — спросил он напряженно и испуганно.
Собака снова гавкнула, и монах услышал лай, доносившийся со стороны загона для овец, — тревожный, но не предупреждающий. Остальные псы почувствовали, что что-то не так. Атта тоже продолжала лаять, и Рис хмуро подумал, о чем бы она могла рассказать сородичам, как бы описала весь тот ужас, который человек может сотворить с другим человеком.
Снова очнувшись, он понял, что Атта лает на него.
— Ты права, девочка. Я не могу, не должен, — пробормотал он. — Не должен спать. Я должен бодрствовать.
Рис заставил себя встать, опершись о скамью, чтобы снова не упасть. Он обнаружил, что его эммида лежит рядом на полу, но в то же мгновение пламя последней свечи потухло в собственном расплавленном воске, оставив его в темноте, окруженного мертвецами.
Пульсирующая боль в голове мешала думать. Рис сосредоточился на боли и принялся мысленно мять ее, придавать форму, лепить из нее шар, который становился все меньше и меньше. Затем он взял получившийся комок, положил его мысленно в шкаф и закрыл дверцу. Это был один из способов справиться с болью, называемый «Комок Глины», — ему учились все монахи.
— Маджере, — начал Рис по привычке, — сквозь облака посылаю к тебе мысли свои…
Он остановился. Слова ничего не значили. Они были пусты, в них не было смысла. Монах заглянул в свое сердце, где всегда находился Бог, и не смог его найти. Теперь там царили лишь ужас и смятение. Рис долго всматривался, но все оставалось по-прежнему.
— Пусть будет так, — произнес он грустно.
Опершись на эммиду, монах направился к двери. Атта бежала рядом.
«Для начала надо узнать, что стало с Ллеу, — думал он. — Может быть, брат спрятался где-нибудь на территории монастыря, дожидаясь, когда можно будет принести последнюю жертву Чемошу». Внутренний голос подсказывал Рису поискать на конюшнях, посмотреть, пропала ли лошадь или повозка. Продвигаясь по двору, он напряженно всматривался в каждую тень, останавливался, чтобы прислушаться к звуку шагов, и часто поглядывал на Атту. Она была напряжена, но только потому, что был напряжен ее хозяин, и внимательно вглядывалась во тьму по той же причине; намека на приближающуюся опасность в ее поведении не усматривалось.
Сначала Рис отправился в загон, где монахи держали несколько коров и лошадей для полевых работ. Повозка, на которой приехали его отец и мать, стояла на улице. Он осторожно зашел внутрь, держа наготове эммиду и в любую минуту ожидая нападения Ллеу, но все было тихо и спокойно. Атта зарылась носом в сено, разбросанное в загоне, но сделала так, скорее всего, потому, что обычно ей не разрешалось заходить сюда и ее заинтересовали запахи. Одна из лошадей Петара стояла в стойле, но второй не было.
Значит, Ллеу ушел. Отправился домой. Или пошел в другой город, деревню или одинокий фермерский домик — обращать других в веру Чемоша.
Рис стоял в конюшне, прислушиваясь к тяжелому дыханию дремлющих животных, к шороху летучих мышей на стропилах и к уханью сов.
Он слышал звуки ночи, но еще громче в его ушах звучали удары эммиды об оружие поединщиков на тренировках, оживленные разговоры в теплой комнате зимними вечерами, приглушенное бормотание голосов, произносивших молитвы, звон колокола, отделившего этот день от остальной жизни, которая еще несколько часов назад казалась долгой и безмятежной, словно аккуратные колеи, пока Маджере не отправил его душу на следующий этап пути, — этого Рис никогда не забудет.
Но теперь колеи перепутались, скрестились, одна наползла на другую — и Рис потерял все. У него не осталось ничего, кроме долга — долга перед самим собой, перед убитыми родителями и братством, долга перед миром, которого он избегал на протяжении пятнадцати лет, а теперь вынужден был вернуться, чтобы отомстить.
— Отомстить, — произнес монах тихо, ощутив внутри себя невыносимое уродство. — Найти Ллеу.
Рис покинул конюшню и направился обратно к монастырю. Его мутило, голова кружилась, и он никак не мог сфокусировать взгляд. Монаху страстно хотелось прилечь, но он запретил себе это. Необходимо было бодрствовать, а для этого — чем-нибудь заняться. Тем более что сделать предстояло многое.
Печальная работа — хоронить мертвых…
— Тебе нужна помощь, брат, — раздался голос из-за плеча.
Атта дернулась при звуке голоса, изогнувшись, вскочила на лапы и оскалилась.
Рис, занося эммиду, резко повернулся, чтобы увидеть говорящего.
За его спиной стояла необыкновенная женщина в странном одеянии. У нее были белые, словно морская пена, волосы, которые находились в постоянном движении, как и зеленое платье, окутывающее ее фигуру и ниспадающее до пят. Она была прекрасна и безмятежна, как монастырская повседневная жизнь летом, однако что-то в ее серо-зеленых глазах говорило о переменчивости характера и способности на дикую ярость.
Несмотря на то, что женщина стояла в темноте, Рис отчетливо видел ее благодаря внутреннему сиянию, которое, казалось, говорило: «Мне не нужен свет луны и звезд. Я сама свет, и я сама стану тьмой, если захочу».