— Рис, — твердо сказал Паслен, и на этот раз он действительно говорил то, что думал. — Нам пора убираться отсюда. — Кендер зашлепал рукой по воде, подчеркивая серьезность своих намерений, и тут же воскликнул: — Ой! — после чего прибавил: — Проклятие!
Оказалось, он напоролся рукой на длинную щепку, которая глубоко впилась в его ладонь. Паслен выдернул занозу и уже собирался выбросить, когда его вдруг осенило, что найти посреди грота обломок дерева очень даже странно. Он был кендером, поэтому природа наделила его любознательностью, проявлявшейся даже в столь напряженной ситуации. Паслен провел пальцами по щепке, отметил ее длину и гладкость, а также острые края и грустно сказал:
— А, знаю! Это кусок посоха Риса. Я сохраню это для него. На память. Он оценит.
Кендер тяжко вздохнул и опустил гудящую голову на руки, гадая, как же они выберутся из этой кошмарной пещеры. Он ощутил тошноту и головокружение и снова почувствовал себя маленьким кендером, только на этот раз отец пытался научить его вскрывать замок.
«Ты должен полагаться на свое чутье и на звук, — объяснял тот. — Вставляешь отмычку сюда, поворачиваешь, пока не ощутишь, что все, зацепило…»
Паслен так резко вскинул голову, что вспышка боли пронзила глаза. Но он не обратил на это внимания — потом. Кендер посмотрел на щепку, зажатую в руках, хотя ее и не было видно, потому что в гроте стояла кромешная тьма, но ему и не нужно ее видеть. Надо полагаться на чутье и звук.
Единственная беда заключалась в том, что Паслен за всю жизнь не сумел вскрыть ни одного замка. Он во многом, как часто сетовал его отец, был никудышным кендером.
— Но не на этот раз, — пообещал Паслен решительно. — На этот раз все получится. Я должен, — добавил он беззвучно. — Просто обязан!
Кендер захлопал вокруг руками, пока не нащупал костлявые запястья Риса. Вода понемногу поднималась, но Паслен решил и на это не обращать внимания.
Атта негромко поскуливала, лизала Рису лицо и ползала вокруг него на брюхе. То, что при этом она хлюпала по воде, несколько обескураживало. Но Паслен не позволял себе думать об этом.
Прежде всего, требовалось унять дрожь в руках — на это ушло несколько мгновений, затем, затаив дыхание и высунув язык, без чего успешный взлом просто немыслим, кендер поместил конец щепки в замок наручника.
— Только не сломайся! — попросил он, затем вспомнил, что эммида была благословлена Богом, а значит, и щепка тоже.
«Кстати, — вспомнил Паслен, — ведь и я!»
— Я сильно сомневаюсь, — пробормотал он, обращаясь к Богу, — что тебе уже доводилось помогать кому-нибудь взламывать замок или что ты хотел бы помочь в этом деле, но прошу тебя, Маджере, очень прошу, помоги!
Капли пота катились с носа Паслена. Он повернул щепку в замке, пытаясь нащупать то, что, предположительно, должно было щелкнуть и заставить замок открыться. Все, что он знал: он должен это почувствовать, должен на это натолкнуться, и, если повезет, тогда он услышит «щелк».
Кендер сосредоточился, выбросив из головы все лишнее, и вдруг сладостное чувство охватило его, чувство радости, чувство, будто все в этом мире принадлежит ему, и если бы не существовало замков, запертых дверей, тайн, мир стал бы гораздо лучше. Он ощутил счастье вечно идти по дороге, никогда не ночевать в одном месте две ночи подряд, встречать на пути чудесные тюрьмы, сухие и теплые, и таких замечательных тюремщиков, как Герард. Он ощутил радость присваивать интересные вещи, блестящие, хорошо пахнущие, мягкие или сверкающие. Он ощутил радость туго набитой сумы.
Щепка прикоснулась к тому месту, к которому должна была прикоснуться, что-то сказало «щелк» — и это был самый прекрасный звук во всей вселенной.
Наручник раскрылся в руке Паслена.
— Папа! — взволнованно прокричал он. — Папа, ты это видишь?
Он не стал дожидаться ответа — ждать пришлось бы долго, поскольку его отец давным-давно уже отпирал замки в каком-то ином плане бытия. Ползая в потемках, шлепая по воде, крепко сжимая щепку, Паслен нашел наручник, охватывающий второе запястье Риса, и вставил щепку в замок. И этот замок тоже сказал «щелк».
Еще мгновение потребовалось кендеру, чтобы вытащить голову Риса из воды. Он привалил друга к камню, затем нашарил в воде его ноги. Паслену пришлось выкапывать их из кучи мусора, но ему помогла Атта. После серии уже гораздо более уверенных движений кендер услышал еще два греющих душу щелчка — и Рис был свободен.
И очень кстати, потому что уровень воды в гроте поднялся, так что даже с лежащей на камне головой монах рисковал захлебнуться.
Паслен присел на корточки рядом с другом.
— Рис, если бы ты мог идти сам, это было бы просто здорово, потому что голова у меня болит, ноги дрожат, на пути полно камней, не говоря уж о воде. Кажется, я не смогу вынести тебя отсюда, так что если бы ты мог встать и пойти сам…
Паслен ждал с надеждой, но Рис не двигался.
Тогда кендер в очередной раз тяжело вздохнул, сунул ценную щепку в карман, протянул руки и взял Риса за плечи, собираясь волоком тащить его из грота.
Он протащил его дюймов шесть, потом руки у него соскользнули, ноги тоже, и он с громким хлюпом упал в воду, утирая пот.
Собака заворчала.
— Я не могу, Атта, — пробормотал Паслен. — Извини. Я пытался. Я в самом деле старался…
Но Атта ворчала не на него. Паслен услышал звук шагов, множества шагов, хлюпающих по воде. Потом его ослепил яркий свет, и шесть монахов Маджере, одетых в оранжевые рясы, с факелами в руках, торопливо прошли мимо кендера.
Два монаха держали факелы. Четверо наклонились, подхватили Риса за руки и за ноги и быстро вынесли из грота. Атта бросилась за ними.
Паслен один сидел в темноте, недоуменно крутя головой.
Свет вернулся. Над ним стоял монах, глядя сверху вниз.
— Ты не ушибся, друг?
— Нет, — сказал Паслен. — Да. Так, чуть-чуть.
Монах положил прохладную руку на лоб кендера. Боль затихла. Силы вернулись к нему.
— Спасибо тебе, брат, — сказал Паслен, позволяя монаху поднять себя. Он до сих пор ощущал легкую дрожь в ногах. — Наверное, Маджере послал тебя, да?
Монах ничего не ответил, но улыбнулся, и кендер, знавший, что Рис тоже говорит мало, заключил, что такое поведение вполне естественно для монахов, и воспринял его молчание как согласие.
Паслен с монахом пошли к выходу, кендер глубоко задумался, и, когда они уже выходили из грота, схватил монаха за рукав и дернул.
— Я говорил с Маджере, как вы сказали бы, резким тоном, — произнес он покаянно. — Я наговорил лишнего и, должно быть, оскорбил его чувства. Ты сможешь передать ему, что я сожалею?
— Маджере знает, что ты говорил так из любви к другу, — сказал монах. — Он не сердится. Он уважает тебя за преданность.