В семь я приехал на окраину Фенли к Фостеру, который жил в небольшом коттедже со ставнями, среди шелестящих рододендронов. Хозяин сам открыл мне дверь и провел в кабинет. Когда мои глаза привыкли к царившему в помещении мягкому полумраку в коричневатых тонах, я огляделся вокруг. Почти всю комнату занимала пара кресел по обе стороны от видавшего виды газового камина, стол палисандрового дерева у стены, возле окна, с бюстом Гёте, письменный стол со скругленными углами. Судя по резному орнаменту на потемневшем дереве, к Фостеру он перешел в наследство от предка, служившего в индийской колонии. С этой монументальной реликвии мой взгляд перебегал на другие предметы, находившиеся в кабинете, по которым я пытался оценить характер своего нового знакомого. Вдоль стен стояли застекленные шкафы с китайскими орнаментами, бюстиками, статуэтками и старинными вещицами. Когда мы обменялись рукопожатием, я с любопытством просмотрел корешки книг на аккуратных рядах книжных полок, висевших на стене.
— Вижу, вы неплохо подкованы в области сверхъестественного, — заметил я, обращая внимание на труд сэра Оливера Лоджа "Выживание человека", "Тайную доктрину" мадам Блаватской и "Справочник по демонологии Кромптона", изданный Николаем Кафре, стоящие среди других книг подобного рода.
На секунду меня одолели сомнения. С одной стороны, подборка книг говорила о глубоком знании оккультизма, а с другой — о странностях и чудаковатости хозяина. Но серьезность умного аскетического лица Фостера развеяла мои сомнения.
— Не ожидал увидеть вас снова так скоро, — проговорил Фостер, усмехаясь интересу, с которым я разглядывал книги. — Как не ждал и столь интригующих новостей. — Хозяин предложил мне сесть в кресло. — Вы упоминали о том, что в подвале мельком видели фигуру, — начал он, раскуривая трубку. — Можете описать, какова она из себя?
— Едва ли, — признался я. — Если там на самом деле был кто-то, а это не игра воображения, то я созерцал видение лишь мгновение. Этого времени едва ли хватит на то, чтобы вообще заметить что-то, но я могу сказать, что фигура была среднего роста, бледная. И худая. Очень худая.
Фостер кивнул. Сказал, глядя на меня:
— Не думаю, что вам доводилось слышать местную легенду о призраке, который бродит около Дома Вязов. Быть может, мельком видели вы как раз его. Считается, что он худой и бледный — опустошенное существо, крадущееся между деревьев. Мне кажется, что Эллиотт О'Доннелл в одной из книг писал как раз про этого призрака, но точно не припомню в какой.
— Известно ли, почему он там бродит? — спросил я.
— Мне думается, что он имеет отношение к аббатству и самому аббату, останки которого столь таинственно исчезли целую вечность тому назад. "Exurgent mortui et ad me veniunt!" — "Восстаньте, мертвые, и придите ко мне!" — сказал он. Возможно, он знал, что вернется. Пожалуй что так. Каким-то образом с помощью дьявольской магии богохульных и порочных практик самому аббату или же его приспешникам удалось вдохнуть подобие жизни в его труп. Знаю, звучит это неправдоподобно, но поговаривают о швах на теле этого призрака.
Чувствуя, что мы зря тратим время на обсуждение вопроса, вряд ли имеющего отношение к трудностям, с которыми нам предстоит столкнуться, я взглянул в окно на темнеющие небеса.
— Что бы ни лежало в корне проблемы, — прервал я Фостера, — что может быть хуже выдвинутых вами предположений? Эта информация поможет нам подготовиться к тому, что нам предстоит выяснить. Но сейчас, я думаю, было бы лучше поехать в дом к Пулу. Не хочется оставлять его там одного, тем более с наступлением темноты. Сложно сказать, что он предпримет, если в одиночестве очнется в таком состоянии.
Фостер согласился. Надевая в прихожей шляпу, он признался:
— Я, так сказать, в предвкушении охоты совсем забыл о вашем друге.
Когда мы отъезжали от коттеджа Фостера, последние яркие лучи заходящего солнца золотили верхушки деревьев. Когда мы подъезжали к дому Пула, солнце уже село и унылые окрестности тонули в тускло-сером сумраке. На фоне окрашенного багрянцем неба возвышался темный и безжизненный дом.
— Едва ли мне доводилось видеть место более зловещее, — только и сказал Фостер, когда мы, подрагивая от холода, вышли из машины и направились к дому.
С наступлением сумерек поднялся ветер, раскачивающий окружавшие дом деревья.
Хотя компания Фостера несколько смягчила тревогу, навалившуюся на меня, как только я открыл входную дверь и ступил в безмолвный полумрак, царивший внутри дома, беспокойство не исчезло. Словно пытаясь скрыть страх от себя самого, я окликнул Пула, хотя почему-то знал наверняка, что он еще не очнулся. Я почувствовал пожатие руки Фостера. Возможно, он ощущал атмосферу дома столь же болезненно, как я, и понимал переполнявший меня страх. Подавленным голосом он сказал:
— В аббатстве, стоявшем здесь несколько веков назад, практиковались страшные обряды. Память о кровопролитиях не умерла вместе с истерзанными на этом самом месте телами. Она даже сейчас эхом висит в воздухе, нарушая покой, который должен был бы наполнять это место.
Включив свет, я вошел в кабинет. Пул все еще спал.
— Думаю, не стоит пока его беспокоить, — сказал я. — Если в следующие часы что-нибудь произойдет, лучше ему этого не знать.
Фостер не возражал.
— Он уже заглянул в преисподнюю. Теперь наша очередь. И надеюсь, — добавил он с мрачной усмешкой, выдававшей сильное беспокойство, — что мы справимся лучше.
— Внутри дома нам ничего не грозит, — сказал я. — Об этом позаботятся двери и оконные рамы.
— Надеюсь. — Фостер пожал плечами и сел в одно из кресел возле камина.
Последние тлеющие угольки потемнели и подернулись пеплом. Повинуясь внезапному порыву, я подошел к камину и добавил в него угля.
— Сегодня ночью мы спать не собираемся, и нам будет уютнее полуночничать в компании весело гудящего камина, — объяснил я. — Я так понимаю, что вам интересно взглянуть на то, что рыскает в окрестностях.
— Вы имеете в виду браконьера? Да. Хотя я чувствую, что первопричина всего кроется в подвале. Но не думаю, что кому-нибудь из нас улыбается перспектива посетить это место сегодня ночью. Может, хотя бы браконьер прольет немного света на тайну.
Разговор увял. Фостер спокойно читал книгу, которую принес с собой в кармане, а я попеременно смотрел то на Пула, то на парк за окном. Наступала ночь. Слышалось лишь тиканье часов на каминной полке, тихое завывание метра и шелест бумаги, когда Фостер переворачивал страницы. На небе, посеребрив листья вязов, взошла луна. Шли часы, ничего не происходило. Я зевнул и начал дремать: от скуки я утомился даже больше, чем от событий дня.
Я находился на грани между дремой и бодрствованием и желал лишь одного: предаться сну в комфортной постели, когда Фостер вдруг заговорил. Не улавливая смысла слов, я отвернулся от окна и посмотрел на него. Он замер, глядя на Пула и подняв руку в знак молчания.
Я услышал чье-то бормотание. Я был озадачен и не сразу понял, что это бормочет Пул. Голова его покачивалась из стороны в сторону, губы шевелились едва уловимо. Вдруг он вскрикнул. Воздух прорезал высокий пронзительный вопль, и Пул, содрогаясь, вскочил на ноги. Тут же возле него оказался Фостер. Раз и другой он сильно хлестнул Пула по лицу, потом схватил и усадил обратно на диван.