Сначала мне показалось, что Сеня бредит, ибо лично я в кромешной тьме коридора не увидела ни одной живой души. Но потом, когда последнее «Эй!» слетело с губ Слоника, я услышала тихий топот удаляющихся шагов, и поняла, что в помещении был еще кто-то третий. От этого открытия мне стало не по себе. Что и не удивительно, в свете последних событий.
— Кто это был, Сень?
— Не знаю.
— Но это мужчина?
— Не знаю.
— Как — не знаю? — осерчала я. — Ты же к нему обращался, как к мужчине.
— Я? Обращался? Как к мужчине? Когда?
— Ты кричал — товарищ. А это мужской род.
— Почему мужской? — удивился он.
— Ты в школе учился? — Он кивнул. — Три класса закончил? — Опять кивок. — Тогда ты должен знать, почему.
— А как же товарищ Крупская? Она тоже мужского рода была? — прищурился он. — Это мы тоже проходили. Уже в 5 классе. Товарищ, это не род… это… это…гордо звучит… это…
— Ты, Сеня, на выборах случайно не за Зюганова голосовал?
— А как ты догадалась? — почему-то обрадовался Слоник.
— Не важно.
— Нет, ты скажи…
— Значит, ты не знаешь, кто в темноту прятался? — прервала я не слишком вежливо.
— Нет. Откуда? Здесь же ни черта не видно.
— Тогда прощай.
— Как? А о политике поговорить?
— Как-нибудь в другой раз. — Заверила я и захлопнула дверь.
Когда я вошла в комнату, все уже выпили свой чай, на столе осталась стоять только моя чашка с чуть тепленьким противным пойлом.
— Где листок? — поинтересовалась я, выливая чай в розан.
— Выкинули, — ответили подружки, устало потягиваясь.
— Куда?
— В урну.
— Зачем? — ужаснулась я. — Вдруг это что-то нужное!
— Ничего там нужного нет, — отмахнулась Маруся. — Я смотрела. Одни матные слова.
— Какие например? Ерш твою медь? — проорала я из прихожей.
— Нет. Суспензионные, гидроэтилхлоридные и прочее, прочее, прочее.
Пока Маруся выговаривала эти труднопроизносимые термины, я достала листок из урны, стряхнула с него засохшие огрызки и с умным видом уставилась в ровные машинописные строчки. Да-а. Подружка права. Ни черта не поймешь! Без высшего химического образования тем более. Сплошные термины, длиннющие формулы, схемы.
— И что это, как думаете? — спросила я у дремавших товарок.
— Не знай. — Позевнув, ответила Маруся.
— Как не знаешь? Ты же по образованию химик-технолог! — возмутилась я. — Средне-техническое образование как-никак, должна знать!
— Ну и что! — лениво огрызнулась она. — У тебя незаконченное высшее. Замечу, экономическое. А ты таблицу умножения не знаешь.
Я заткнулась, не найдя, что на это ответить. Дело в том, что я и вправду не знаю таблицу умножения. Вернее, до пяти помню очень отчетливо, а дальше темный лес.
— По-моему, — сжалилась надо мной Маруся, — это описание какого-то химического процесса производства. Может, как герметик варить. Или состав пенопластовый производить. Или еще чего-нибудь. Что там у нас в НИИ делают?
— Значит, это нужная вещь. А вы ее в урну! — ужаснулась я.
— У них, наверняка, копия есть, — открыла один глаз Княжна. — За фиг им документ, на который Васькины кошки покакали?
— Это на машинке напечатано, не на компьютере, — рассмотрев и так и эдак бумагу, пробормотала я. — Вдруг в одном экземпляре…
Я еще потаращилась на лист. Перевернула его обратной стороной. На ней кроме пыльного отпечатка кошачьей лапы обнаружила несколько букв, накарябанных карандашом. Буквы видны были отчетливо, но ни о чем мне не говорили, сплошная тарабарщина «Сп. у г.д. ч. д» и еще какая-то околесица такого же рода. Что за «г.д.» и «ч.д» не ясно. Скорее всего, ерунда какая-нибудь, типа рецепта пирога.
— Оставлю у себя, — наконец, решила я, — пусть лежит, а если никто не хватится за эту неделю, выбросим.
После этого, я засунула документ в верхний ящик стола и благополучно о нем забыла.
Возвращалась я домой в седьмом часу, что уже было событием исключительным, ибо до конца рабочего дня никто в нашем НИИ не досиживал. Шла не спеша. Гуляла, приводила в порядок свои нервы.
Вот и дом мой показался. Был он длинным-предлинным — начинался на одной улице и заканчивался на другой — при этом извивался так, что в народе его именовали не иначе, как пьяным.
Я вошла в арку. Проследовала к подъезду. Стряхнула палые листья с бампера горбатого «Запорожца», который годы назад припарковали у песочницы и там же забыли. Немного подумав, я взгромоздилась на покатую крышу автомобиля, брякнула рядом с собой сумку и застыла в бездеятельном созерцании.
Двор наш мне всегда нравился. Уютный, закрытый с трех сторон пьяными стенами. Помню, как мы гоняли по нему в детстве, как прятались в зарослях шиповника, что растет в каждом палисаднике, как взбирались на тополя, как ломали качели… Помню, как за деревянным столиком резались в домино мужики и потом пили в беседке портвейн, прячась от вездесущих жениных глаз. Теперь двор уже не тот: не смотря на пышность шиповника, в нем никто не прячется, на тополя никто не лазит — современные детишки увлекаются «ниндендами» и орейрами, их из дома не вытащишь, качели поломать они бы еще согласились, но их с наших времен так и не починили, так что ломать нечего. Да и мужики уже не режутся в домино, вечерами они тупо пялятся в телек и ругают правительство. Осталась только последняя традиция — распитие спиртных напитков в беседке, но и она опошлена залетными алкашами, которые вместо «Агдама» глушат вонючий самогон, вместо ливерной колбасы закусывают листьями тополя, а прятаться не думают не только от женщин, но и от детей.
Я вытянула шею и глянула сквозь поредевшую листву на беседку. Точно так. Пьют-с, сволочи. Я сползла со своего трона и хмуро направилась в их направлении. Вот ЩА-А-А-С как устрою им головомойку, будут знать.
В принципе, с местной пьянью у меня отношения почти дружеские, благодаря соседу Коляну, с которым в детстве я приятельствовала. Тогда он был вполне приличным пареньком, не сильно умным, конечно, но работящим и не злым. Попивал он в меру — по пятница и субботам, когда принимал пару стаканов сваливался под лавку и благополучно там засыпал. Мы, соседи, с годами привыкли к неизменному аксессуару нашего двора и длинную фигуру под скамейкой воспринимали как должное. Но пять лет назад Коляна выгнали с работы, и от нечего делать он запил по серьезному. Теперь под лавкой он почти живет. Почти, потому что иногда он живет у каких-то «синеглазок», таких же несчастных и вечно пьяных. С ними травится самогоном, ворует драгметаллы, дерется и мирится.