— Ну и черт с ним, пусть беседует, я-то причем?
— Так он о тебе спрашивал, — елейным голоском доложила Маруся и захихикала. Остальные подхватили.
Я показала им язык и, выйдя из комнаты, прошествовала в фойе.
Да, Маруся не соврала — Геркулесов стоял у вертушки, листая злополучный журнал. Но обрадовало меня не это, а то, о чем подруга умолчала, а именно: Лев Блохин, собственной персоной, да еще без наручников и охраны.
— Выпустили? — воскликнула я.
— Ага, — глупо улыбаясь, согласился Блохин. Вид у него был довольный и до неприличия смешной: брыластое лицо так и светится, волосы торчат веничком, желтая щетина переливается золотом на толстом подбородке. Не гоблин, а домовой-переросток какой-то.
На наш диалог среагировал Геркулесов. Он недовольно насупился и стал еще усерднее, я бы даже сказала, с остервенением перелистывать страницы журнала. Сразу было видно, что он не только не хотел меня видеть, но даже не желал слышать мой голос. Вот Маруся получит, когда я вернусь в комнату.
— Значит, не экспертиза показала, что это не твой почерк? — я решила продолжить разговор, назло Геркулесову — пусть не мечтает, что его неприступность меня спугнет.
— Ага, — вновь согласился Лева и вновь дурашливо улыбнулся.
Тут на лестнице раздался грохот, будто по ней неслось стадо мамонтов. Потом с вжиканьем и скрипом распахнулась дверь, разделяющая фойе с пролетом, и в проеме показался взлохмаченный, слегка вспотевший и сильно запыхавшийся Зорин.
— Лева! Друг! — взревел он и бросился к Блохину.
Чуть не своротив по дороге вертушку, он преодолел разделяющее их расстояние, гикнул, воздал руки к небесам и заключил-таки друга в объятия.
На это стоило посмотреть, господа! Даже Геркулесов оторвался от своего занятия и уставился на воссоединившихся товарищей. Судя по его физиономии, подумал он о том же, о чем и я, а именно о том, что горячие объятия этих двух гигантов производят не душещипательное, а уж скорее душераздирающее впечатление. Мне, например, сразу вспомнился старый фильм «Гадзила против Кинг-Конга», и я с ужасом ожидала, когда один из них падет под тяжестью другого — потому как столь энергичных похлопываний не смог бы выдержать даже японский ящер.
Но никакого членовредительства не произошло. Нанеся напоследок друг другу пару ощутимых тычков в область солнечного сплетения, друзья угомонились. Мы с Геркулесовым вздохнули с облегчением.
— Можно идти? — красный от возбуждения Блохин все еще не мог решить, пора ли ему ретироваться.
— Можно, — разрешил добряк Геркулесов. После, когда они, топоча, ушли, он обернулся ко мне. — А вам чего?
— Ничего.
— Ну, так и идите себе, работайте.
— Не пойду, — спокойно ответила я и взгромоздилась на ограду «проходной».
— Как хотите, — буркнул он, не поддавшись на провокацию.
— И кто у нас теперь первый подозреваемый? — после долгой паузы поинтересовалась я.
— Вас это не касается.
— Раз не касается, тогда я вам не расскажу о результатах своего расследования.
— Ха! — вот и все, что он сказал.
Что ж, как пожелаете! Еще немного посидев и дождавшись, когда господин следователь удалится, удалилась и я.
В остальном день прошел, как обычно. И, пожалуй, можно бы было на этом закончить главу, если бы не один инцидентик, о котором я сейчас расскажу.
Итак, около 5 вечера я подходила к своему подъезду. Темнело нынче рано, но было еще достаточно светло, чтобы разглядеть, что природа уже подготовилась к зиме, вот, например, шиповник, еще неделю назад его листва, хоть и поредевшая и пожелтевшая, была довольно пышной, а теперь на шипастых ветках остались лишь единичные листочки.
Меня это обычно угнетало, но только не сегодня, на сей раз я обнаружила в этом природном умирании один плюс — теперь никакой маньяк меня в кустах не подкараулит.
Взбодренная этим открытием, я весело запулила валяющуюся на дороге бутылку подальше в кусты и двинулась к крыльцу, как вдруг… Бутылка подпрыгнула на кочке, звякнула и сменила траекторию. Теперь полетела она совсем не в палисадник, а под лавку. Тут же, как она достигла цели и обо что-то ботнулась, из-под скамейки показалась рука.
Костлявая, бледная, с худыми цепкими пальцами.
Я судорожно втянула ртом воздух и вопреки всем законам здравого смысла замерла. Нет бы рвануть, пнуть, заголосить, наконец. Но нет, стою, не дышу.
Но рука тоже повела себя не совсем привычно, вместо того чтобы обхватить своими цепкими пальцами мою щиколотку, она безжизненно опустилась на асфальт.
Я прерывисто выдохнула, но это и все, что я предприняла, чтобы спастись — только лишь избавила себя от смерти от нехватки воздуха. А в остальном, была так же открыта и беззащитна. Режь меня, господин маньяк, на здоровье.
И вот тут произошло самое страшное. Из-под лавки выпросталась нога. Тоже белая, тоже костлявая, при этом еще и голая.
Как я заголосила, увидев эту ногу! Сирена скорой помощи отдыхает! Весь ужас в ор вложила, все силы! Голошу стою, легкие надрываю, представляя при этом, чей же труп сейчас под лавкой обнаружу. Кого из моих соседок умертвил вездесущий убивец?
Вдруг слышу, к моему ору кто-то присоединился. Только второй голос послабее и погрубее будет. Я замолкла. Прислушалась.
— Че-е-его-о-о-о? — сипло кричал кто-то неизвестный. — Чего о-о-о-решь?
Прошипев последний слог в слове «орешь», крикун замолк.
— Ты кто? — теперь уже шепотом спросила я.
— Дед пых-х-х-то! — нечленораздельно просипел голос.
Тут из-под лавки показалась еще одна нога, эта была уже в дырявом носке и с огромным синяком на щиколотке. Вслед за столь примечательной частью тела высунулась не менее примечательная, лопоухая и лохматая, голова.
— Колян?
— Кто ж ещ-щ-ще? — законно удивился он.
— Ну не скажи, — буркнула я, ругая себя, на чем свет стоит. Вот ведь какой истеричкой стала! В вечном подлавочном квартиранте узрела сначала маньяка, а потом его жертву. И с чего бы это? Ах, да — сначала рука, потом нога, и та и другая не обремененная ни покровом. — Ты, Колян, чего голый?
— Я не. Ик. Не голый. — Он выполз из-под своего укрытия, обнаружив на себе завернутые до колен тренировочные штаны с оторванными лампасами, линялую футболку и один носок.
— И тебе не холодно? На дворе-то конец октября.
— Ок-ок-тября? — удивился Колян. — Вот время летит! — Произнести это членораздельно, ему, видно, было очень нелегко, по этому закончив фразу, он устало вздохнул и без сил повалился на асфальт.