Маруся поманила нас в комнату. Мы дружно переступили порог и захлопнули за собой дверь, не взирая на то, что Сеня уже подобрал нужный эпитет и приготовился его выдать.
— Пошли выведем его на чистую воду!
— Правильно, — поддержала подругу Княжна. — Скажем, мы все знаем, так что нечего отпираться.
— А вдруг он просто так заходил? — предположила я.
— Зачем, если нас никого не было?
— Чайники считать.
Княжна нахмурилась. Она знала, как и все остальные, что Кузин мог зайти к нам и для этого. Дело в том, что наш начальник был настолько рачительным хозяином, что даже гоголевский Плюшкина по сравнению с ним был вертопрахом и транжирой. У Кузина каждая ерунда, типа стаканчика для карандашей или ластика, была учтена и прономерована. Для более серьезных вещей — машинок, чайников, каминов — имелся регистрационный журнал, в котором еженедельно он отмечал, в каком состоянии находится вышеперечисленные предметы. Даже пустые коробки Кузин не выбрасывал, и сломанные стулья хранил, не говоря еже о перегоревших лампочках.
— Давайте ему позвоним и спросим, что он делал в нашей комнате, — предложила Марья.
— Давайте, только осторожно, как бы не спугнуть.
— Кто будет говорить? — Маруся замерла с поднятой трубкой.
— Пусть Леля. — предложила Княжна. — И громкую связь не забудь включить.
— Ладно. — Я набрала номер, когда трубку взяли, осторожно произнесла. — Але.
— Кузин слушает.
— Иван Львович, это Володарская.
— Здравствуй, Лелечка, я узнал.
— Вы, говорят, к нам вчера заходили?
— Кто говорит? — голос его напрягся, или мне это только показалось.
— Соседи наши — Сеня с Васей. Так вы заходили?
— Заходил.
Все так испуганно ахнули, будто он уже и в трех убийствах сознался.
— А что ты хотела?
— Вы, Иван Львович, из моего стола ничего не вынимали?
— Как я могу… Без спросу.
— И ничего не оставляли?
— Нет, — растеряно протянул он.
— Может, что-то видели?
— Конечно, видел.
— Значит, когда вы вошли, на моем столе что-то было? — я даже дыхание затаила, предвкушая ответ.
— Было, было, не волнуйся ты так. — Он немного покашлял, потом затараторил. — Машинка счетная, 1 штука, регистрационный номер 1122, стаканчик пластмассовый, 1 штука, номер 1165, в стаканчике: карандаши, 2 штуки…
— Эй, Иван Львович, стойте, — испуганно выкрикнула я, вспомнив, что у меня на столе была коробка со скрепками, и не известно, коробками он их учитывает или поштучно. — А больше ничего?
— Как ничего? Скрепки…
— А альбомного листа с красными буквами?
— Откуда у тебя альбомные листы? — с опаской поинтересовался Кузин. — Нам их не выдавали.
— Иван Львович, вспомните, пожалуйста. Был лист или нет?
— Нет. Никакого листа на твоем столе не было. Только машинка счетная, 1 штука, регистрационный номер…
— Спасибо, — прокричала я в трубку и дала отбой.
Все выжидательно на меня пялились и молчали, наконец, Маруся не выдержала:
— Ну, что скажешь?
— Либо он очень хороший актер, либо это не он.
— И если это не он, то весь этот кавардак нам устроили после половины пятого, то есть прямо перед тем, как уйти с работы.
— И что нам это дает?
— А ничего! — я зло отодвинула телефон. — Давайте ментов вызывать, пусть сами разбираются!
Четверг выдался сумасшедший!
Началось все с пробуждения, когда в 5 утра я вскочила с кровати с бьющимся сердцем и бешенными глазами. Спросонья никак не могла понять, что же заставило меня покинуть тепленькую постельку в столь неурочное время, пока не услышала нечленораздельное, но бодрое пение: «Я мор-я-кккк! Красивый сам с-с-с-бою!».
Все ясно, старик Аниськин проснулся. Его концерты мы слушали уже несколько дней, с тех пор, как он пенсию получил. Но все это время домочадцы следили за тем, чтобы он не напрягал свои драгоценные связки ночью и утром, а только днем и вечером, и вот видно недоглядели. В оправдание Соньке и ее матушке могу сказать одно — за Аниськиным уследить крайне сложно, ибо отличается он крайней мобильностью (притом, что левая часть тела у него парализована) и удивительным нюхом на все, что горит. Я сама ни раз была свидетельницей тому, как он, приволакивая нечувствительную ногу, со скоростью спринтера скакал на кухню, где унюхивал запах спиртного даже через закрытые двери и нераспечатанные пробки.
«Раскинулось море ш-ш-ш-иро-ко!» — грянуло над моей головой. «На помощь ми-ня отчизна за-ве-е-ет!». Куда еще позвала Аниськина отчизна, я не смогла узнать, потому как песня оборвалась, и вместо куплета послышался отборный мат, за ним грохот, ор и снова мат. Видно, Сонька решила прекратить папанино концертирование и огрела его скалкой. Не пугайтесь, ничего со стариком Аниськиным страшного не произошло, его сухлявое тело привычно к ударам не только скалки, но и табуретки, тем более бьют певуна его женщины хоть и со злостью, но жалеючи. Что и говорить, не очень это интеллигентно, но никуда не денешься, Аниськин понимает только язык грубой силы.
Я прислушалась. Так и есть — затих.
Кряхтя, как столетняя старушка, я вылезла из кровати. Конечно, можно было еще поваляться, но я решила встать и в коем веке собраться не спеша. Правда, ничего из этого не вышло. Сначала я полчаса пила кофе, потом столько же принимала душ, к 8-ми вообще скисла и никак не могла сообразить, что мне сделать в первую очередь: покрасить губы или собрать сумку. В итоге, вышла я как обычно, то есть в самый притык к трамваю. К счастью, успела.
По-прежнему полусонная вошла в здание НИИ, забыв даже о том, что теперь переступаю его порог только в компании. Но на этот раз все было спокойно — меня встретила живая вахтерша да еще в компании молодых ОМОНовцев, которые с недавних пор берегут покой и жизнь некоторых работниц, дежуря у проходной.
Комната как всегда была пуста. Но сегодня я не стала суетиться, даже свет решила не включать, просто плюхнулась в кресло под розаном и, мурлыча: «Я моряк, красивый сам собою!» начала клевать носом. Через полчаса в комнату ввалились мои товарки.
— Ты че в темноте сидишь? — удивилась Княжна, включив свет и обнаружив меня, полусонную, в кресле.
— Сплю.
— Дома что ли не спится?
— Не дают.
— Мужика завела? — заинтересованно вытаращилась на меня Маруся. — Любовника, да? Кто он? Геркулесов? Или другой какой?