— Князю понятно, на то он и князь. Пещернику понятно — он среди богов терся... Рудому тоже все понятно, на то он и пройдоха... Женщинам тем более все ясно, они всегда все знают... только мне, простому и даже очень простому вояке, непонятно, из-за чего война. Терняне... они кто?
Годой удивился:
— Соседи, кто еще? Подлейший народ. Способный на любые пакости.
— Почему?
— Как почему? — удивился Годой. — Потому что — терняне!
— А-а, — вступил в разговор Рудый, — все так понятно, просто удивляюсь Асмунду! Притворяется, по своей хитрющей натуре. Вы на них набрасываетесь тоже?
— Для защиты!
— Еще понятнее, — сказал Рудый глубокомысленно, — так что можно не идти в пещеры вовсе... Прибегает ко мне Ивка, сын сестры, ревет: меня Славка побил! А ты, спрашиваю я, сдачи дал? Еще бы, отвечает он сквозь слезы и кровавые сопли, еще ра-а-аньше!
Гридни взялись с четырех углов за скатерть, унесли вместе с блюдами. Под скатертью оказалась следующая — красная, как огонь, — и другие гридни мигом наставили новые блюда, усеяли стол кубками, чарами, чашами.
Асмунд наклонился к Рудому, шепнул:
— А здесь тебя за что не любят?
Рудый пожал плечами:
— Разве упомнишь все? Люди везде какие-то странные. Помню, имел несчастье найти кошель с деньгами...
— Разве это преступление?
— В том-то и дело! Я же говорю — странные. Правда, я нашел его раньше, чем тот разиня потерял, но что цепляться к мелочам?.. Однажды меня даже посадили было в их вонючую темницу! Представляешь?
— За что?
— За убеждения, — ответил Рудый с достоинством.
Он допил вино, гридень с готовностью налил еще. Он не отходил, с любопытством рассматривая Рудого, которого если не видел еще, то явно о нем слышал.
— За убеждения? — повторил Асмунд. Его челюсть отвисла. — Тебя и вдруг — за убеждения?
— Да. Я был убежден, что в княжеской казне среди ночи пусто. А дурак казначей решил ночью крыс погонять! Съели бы они его золото?
Асмунд поманил гридня, что стоял за его спиной:
— Выпив чару, я становлюсь совсем другим человеком! Понял? А этому другому тоже выпить хочется, разве не ясно?
Гридень с готовностью наполнил ему чару, вылив туда весь кувшин. Асмунд поднял кубок, сказал убежденно:
— Хорошее вино! Наконец-то сегодня упьюсь до смерти.
Рудый с готовностью поднял свою чару:
— Друг! Я хочу умереть с тобой.
Олег наклонился к Годою, сказал настойчиво:
— Вели гридням убрать вино и хмельной мед. Мы измучены, устали, проголодались... но нам надо ехать дальше. Мы бы с радостью остались, хотя бы переночевали. Кони нуждаются в отдыхе, а люди — еще... Дай свежих коней, Годой. Немного хлеба, мяса. Это все, что ты нам можешь сделать. Нам нужно добраться до Новгорода как можно быстрее.
За столом Рудый, уже красный от выпитого вина, убежденно говорил Гульче:
— Черноокая, знаешь ли ты, что вино делает тебя краше?
Гульча обиженно поджала губы:
— Я не пила.
— А ты при чем? Я пил.
Годой медленно наклонил голову, в глазах были досада и разочарование:
— Как скажешь, святой отец. Мне бы хотелось, чтобы вы погостили хотя бы с недельку.
— В другой раз, — пообещал Олег.
Они выехали на свежих конях, их подбирал Годой лично, но сами всадники едва не падали с седел. Двигались остаток дня, даже в сумерках Олег торопил, старался проехать как можно дальше. Остались сутки!
Уже в темноте собрали хворост, на ночь остановились на полянке, окруженной буреломом, — мышь не проберется без шума. Рюрик вызвался сторожить первым. Асмунд и Рудый сразу же свалились возле огня, захрапели. Женщины уже спали, зажав Игоря телами.
Олег долго сидел у костра, по своей привычке — спиной к огню. Пальцы его безостановочно перебирали обереги. Ночь была черна, верхушки деревьев тревожно шумели. Ветер нес тучи издалека, Олег чувствовал их влажное нездешнее дыхание. В полночь начал моросить мелкий дождик. Рюрик подбросил в огонь сучьев, заботливо укрыл обнявшихся женщин своим плащом.
В темноте фыркнул конь, запрядал ушами. Олег весь превратился в слух, но слышал только шелест падающих капель, легкий треск угольков. Вдруг издали, на границе слышимости, донесся странный звук. Это был почти визг, странный, будто ножом проскребли по сковороде. Визг был едва слышен, но волосы Олега начали шевелиться, поднимаясь дыбом. В темноте снова неспокойно фыркнул конь, пугливо стукнул копытом. Он чувствовал зверя — хищник бежал по их следу!
Олег вскочил, закричал сдавленно:
— Рюрик, быстрее на коней!
Рюрик мигом взвился на ноги, пнул спящего Асмунда, толкнул Рудого, одновременно подхватил котел, начал собирать походные мелочи. Асмунд вздыбился, как медведь из берлоги, — сонный, но ладонь на рукояти топора, ноги на ширине плеч, весь готов драться.
— Не сейчас, — бросил Олег. — Рюрик, бросай котел, бросай все! Последний рывок! Завтра будем в Новгороде.
Или наши кости забелеют в этом лесу, добавил он про себя. Рюрик скользнул в темноту, бегом вернулся с лошадьми. Рудый поднял Умилу и Гульчу, подал княгине спящего Игоря. Олег забросал землей костер. Они двинулись, ведя коней в поводу, натыкаясь на деревья, падая в ямы, расшибаясь о коряги. Асмунд вскрикнул, напоровшись на сук, тот едва не вышиб ему глаз.
Потом малость посветлело — вышли на открытое место, поспешно сели в седла. Тяжелые, как горы, тучи попрежнему нависали над самой головой, мелкий дождик истончился, перешел в мжичку, ехали, словно в густом киселе из черники.
Рюрик порывался спросить, от кого бегут, но впереди зазвенел ручей. Кони заупрямились, и князь поспешно соскочил на землю, потащил коней, своего и Умилы, в холодную воду. Ручей оказался небольшой речкой, и Олег погнал коня вдоль берега, затем заставил войти в воду, пересек речушку к той стороне, вода поднялась до стремян, а там повернул коня и погнал в противоположную сторону, все еще заставляя скакать по колено в холодной воде.
За спиной послышался приглушенный голос Асмунда:
— Умно. Знает воинские штучки. С богами советуется, а они не круглые дурни.
Донесся и голос Рудого:
— Не с теми советуется. Боги могли придумать что-то получше, чем переть на ночь глядя, да еще в дождь.
— А ты можешь придумать лучше?
— Был бы богом, придумал бы!
— Как речет святой пещерник: не дал бог жабе хвоста, чтобы траву не толочила.