И наконец в тот самый момент, когда я почувствовал, что через секунду-другую рухну, погружаясь и пересекая последнюю заросль стеблей, я выскочил на залитую ярким солнцем поверхность. Передо мной простирался этот свободный от всякой травы и кустарника участок земли за домом Кэнэвэна, а в глубине виднелась задняя часть его жилища.
Запыхавшись, почти задыхаясь, спотыкаясь, я направился к двери. По какой-то причине (до сих пор объяснить этого не могу) у меня возникла уверенность, что это чудовище ни за что не появится в таком открытом месте. И я даже не повернулся, чтобы в этом удостовериться.
Оказавшись в безопасности внутри дома, я рухнул, изнемогая, в кресло. Постепенно мое дыхание становилось нормальным, но рассудок оставался во власти вихря ужасных видений и страшных догадок.
И тем не менее надо было признать очевидное: Кэнэвэн стал совершенно сумасшедшим. Какой-то страшный удар превратил его в безумное и хищное животное, готовое разрушать все, что встретится на его пути. Вспоминая его глаза, смотревшие на меня с дикостью хищного зверя, я не сомневался: рассудок его не только помутился, он был полностью разрушен. Существовал только единственный выход: смерть.
И несмотря ни на что, Кэнэвэн сохранял еще человеческую оболочку и был моим другом. И сам я не мог вершить правосудие, если вообще это слово подходило сюда.
Не без опасения я вызвал полицию и "скорую помощь".
То, что последовало за всем этим, было каким-то бредом, не считая того, что я оказался буквально под пулеметным обстрелом вопросов, приведших меня к нервной депрессии.
С полдюжины неотесанных, здоровых полицейских прочесывали в течение часа весь этот участок земли вдоль и, поперек, не обнаружив в зарослях этой дикой травы следов Кэнэвэна. Они выбрались оттуда с руганью и проклятьями. Они терли глаза и трясли головами. Они были в ярости, с багровыми лицами, сквернословили и… как бы не в своей тарелке. "Мы ничего не видели и не слышали, — жаловались они, — за исключением охотничьей собаки, которая держалась поодаль, стараясь не попадаться на глаза, предостерегая нас время от времени злобным рычанием".
При этом упоминании о рычащей собаке я открыл рот, чтобы высказаться, но сообразил вовремя и не сказал ни слова. Они и так рассматривали меня с подозрительностью, с явным недоверием и, казалось, думали, что я сам недалек от того, чтобы тронуться рассудком.
Мне надо было двадцать раз повторять мой рассказ, и тем не нее удовлетворенности на их лицах я не заметил.
В доме они перевернули все вверх дном, просмотрели разные формуляры, досье и документы Кэнэвэна и дошли даже до того, что сняли обшивку одной из комнат, чтобы и там покопаться.
Выбившись из сил, они пришли к заключению, что Кэнэвэн, страдающий тяжелой болезнью полной потери памяти, чуть позднее после тою, как я встретил его в "заднем дворе", будучи во власти этой болезни, исчез куда-то. Они не проявили ни малейшего доверия к моим высказываниям относительно его внешнего вида и поведения, видя в этом только выражение тенденции скорее болезненной, даже вызывающей подозрение о патологии. После того, как они меня предупредили, что, вероятно, я буду снова подвергнут допросу и что, может статься, они и у меня устроят обыск, довольно неохотно разрешили мне идти домой.
Последующие расследования и поиски не принесли ничего покою, и случай Кэнэвэна классифицировали, как исчезновение человека в приступе полной острой амнезии, то есть потери памяти.
Я не удовлетворился этим, не мог на этом успокоиться и оставаться спокойным.
После полугодовых терпеливых, тщательных, скучных поисков в архивах местной университетской библиотеки я наконец наткнулся на кое-что. Я не осмеливаюсь предложить это ни как объяснение, ни даже как что-то стоящее, а просто как фантастическую гипотезу границ невозможного, и не смею никого просить верить этому.
В один прекрасный день после полудня, когда я уже начал уставать от этой настойчивой работы вездесущего проныры и не приведшей к каким-либо ощутимым результатам, Хранитель Редких Книг разыскал меня в углу, где я работал, и протянул мне торжественно крохотную брошюрку, весьма плохо изданную в Нью-Хэйвэне в 1695 году. Фамилии автора не было, ничего, кроме лапидарного заголовка: СМЕРТЬ ГУДИ ЛАРКИНС, КОЛДУНЬИ.
В ней писали, что несколько лет тому назад некую Гуди Ларкинс, сморщенную старушку, соседи обвинили в том, что она превратила исчезнувшего ребенка в дикую собаку. В ту пору бушевала Салемская история, и Гуди Ларкинс была немедленно приговорена к смерти. Но вместо того, чтобы сжечь, ее отвезли в болотистую местность в самую глубь леса и там семерых собак, которых не кормили в течение двух недель, напустили на нее. Обвинителям казалось, что эта казнь, хотя и привнесет мрачный привкус, станет подлинной поэзией их юридического деяния.
И в то время, когда разъяренные и изголодавшиеся собаки бросались на нее, ее соседи начали отступать и услышали, как она посылала им вслед впечатляющие проклятия:
— Чтобы эта земля, где я умру, стала местом, ведущим прямо в ад! выкрикивала она. — И пусть те, кто осмелится ступить сюда, станут, как эти животные, до самой смерти!
Тщательное изучение старых карт, документальных кадастров и других муниципальных актов позволили мне установить, что болото, где Гуди Ларкинс была растерзана на куски собаками после того, как она изрекла свои страшные проклятия, находилось как раз в том месте, где нынче расположился зловещий задний двор Кэнэвэна.
Более я ничего не добавлю. Я только один раз вернулся в это проклятое место. Это было печальным осенним, холодным днем. Па этом мрачном участке земли разбухшие высокие стебли, ударяясь друг о друга, от леденящего сильного ветра позвякивали. Я не могу сказать, что меня побудило вернуться туда… может быть, остатки верности памяти Кэнэвэна, которого я знал. А может быть, даже движимый какой-то неясной, хрупкой надеждой. Но как только я ступил ногой на это нетронутое пространство позади дома Кэнэвэна, я понял, что неправильно сделал, что пришел сюда.
В то время как я пристально рассматривал мерцающее нагромождение колючих трав, голых деревьев и стоящего без листвы вереска, у меня появилось впечатление, что за мной тоже кто-то наблюдает. Мне казалось, что какое-то необычное существо, не похожее ни на что естественное, абсолютно зловещее, наблюдало за мной, и, хотя я весь был пронизан страхом, я почувствовал, что во мне появился извращенный, патологический порыв, нездоровое желание ринуться в самую гущу этих шершавых зарослей, таинственных и шумящих. И снова мне показалось, что я вижу, как увеличиваются размеры и перспектива этого необычного пейзажа и постепенно меняются: в конце концов передо мной было безбрежное пространство высоких трав и сгнивших деревьев, тянущееся до горизонта. Что-то все больше и больше подталкивало меня идти туда, затеряться с наслаждением в этих диких травах, кататься и валяться на земле у самых корней этих трав, избавившись от этой неудобной и смешной одежды, бросаться, как-то по-своему рыча, урча, словно дикий, ненасытный волк, в своего рода лес стеблей без удержу и без отдыха еще и еще…