— Старый подлец, — подумал про себя Джонс.
— Ваша забота очень меня трогает, — сказал он, опуская клочок бумаги в карман.
Старик вытер руки, подмигнул ему и вышел.
Вернувшись в свой кабинет, который показался ему в три раза более просторным, после того как трое посетителей покинули его, Джонс упал в кресло. Он забавлялся с кусочком бумаги, разворачивая и сворачивая его всеми доступными способами, находя удовольствие в том, чтобы подольше не иметь возможности прочесть его содержание. Это, без всякого сомнения, был тот самый вопрос, который гражданский задал ОРАКУЛУ. Точно. Но тогда почему он так торопился передать его Джонсу, и то время как три минуты назад он отказывался это сделать с большим упорством, можно даже сказать, с упрямством, да-с. (Послушай, старина Джонс, сдались тебе эти детали?) Хорошо, так что все-таки могло произойти за эти три минуты?
Они вышли из кабинета и направились в туалетную комнату? Прекрасно. В кабинете не было микрофонов, тогда как в туалете, если верить мимике старика (и логике Пентагона), их было полно? Не то. Это ни к чему не приведет. Что-то другое. В кабинете были еще и глаза, тогда как в туалете только уши? Уже лучше. Что ты об этом думаешь, Джонс? Гражданский хотел открыть ему свой вопрос, но только без свидетелей. Отсюда и вся эта процедура передачи листка и разглагольствования на тему о тупиковой ситуации. Очень, очень хорошо, Джонс.
И ещё: это все твои домыслы. Гражданский никогда этого не говорил и, скорее всего, никогда не скажет, напротив, он почти наверняка выступит против тебя, если ты вздумаешь предать это огласке. В сумме имеем то, что гражданский не имел никакого желания раскрывать тебе свой вопрос, и только желание получить на него ответ заставило его сделать это, потому он и готов рисковать всем, за исключением того, чтобы двое других узнали о его делах. Подтекст его слов таков: я сижу на бочке с порохом, господин Джонс, и детонатор в моих руках. Иными словами: я вам доверяю.
Все понял, старина…
Довольный собой, он прикрыл глаза и еще раз оценил ситуацию в этом новом свете, еще раз убедившись в том, что ни одна деталь от него не ускользнула. Ничего другого он не нашел, за исключением смутной мысли о том, что то, что произошло с одним, могло бы произойти и с другими. Он даже не очень-то на это надеялся, когда дверь кабинета растворилась, пропуская майора с приветливым лицом, который вошел чуть не строевым шагом, протрубил: "Извините, я ошибся" и, безупречно повернувшись на месте, вышел, прежде чем Джонс успел пробормотать свое "Ничего страшного". Это вторжение вновь заставило его задуматься. Майор был одним из людей полковника; в его "ошибке" чувствовался хорошо подготовленный маневр ввиду передовых частей противника: он зашел в кабинет совсем не случайно, а имея перед собой поставленную задачу. Но какую? Он ничего не принес, не унес с собой. Ему что-то надо было узнать. Но что? Единственное, что он смог заметить в перерыве между двумя щелчками своих каблуков, так это то, что Джонс был в кабинете (ах, вот оно что!) и то, что он был один.
Эту гипотезу было нетрудно проверить. Стоило лишь немного подождать. Совсем недолго. Даже майор не может делать ч"! гга. Он сможет сказать: этот человек был один, когда я от него выходил. Но он не сможет с полной уверенностью утверждать, что он будет так же один через десять минут или даже через пять.
Десять минут спустя в комнату проник полковник. На его лице было большими буквами написано: "Вы мне не нравитесь, молодой человек!" Он положил свои загорелые, прошитые стежками шрамов руки Джонсу на стол и навис над ним, как морская волна над берегом в последний момент.
— Ваше слово в обмен на мое, и я не остановлюсь перед тем, чтобы обозвать вас лжецом в случае необходимости! Об операции доложите лично, и только мне!
— Понял, — сказал Джонс, протягивая руку.
Полковник вперился в него взглядом, что продолжалось ровно секунду, секунду, которая показалась Джонсу вечностью, причем на ум ему пришла легенда о медузе Горгоне, и он уже начал сомневаться в том, легенда ли это, когда полковник вытащил из кармана свернутый листок бумаги и вложил его я руку Джонса.
— Для гражданского вы очень быстро все понимаете. Честь имею!
Полковник выпрямился, повернулся кругом и, не оборачиваясь, вышел.
Джонс кинул взгляд на два свернутых послания, которые лежали перед ним, и подумал о том, что уж лучше бы его повесили.
Не хватало лишь одной записки. Он взял обе бумажки, поднял их и отпустил, чувствовал себя при этом школьником, который ест сухой хлеб, оставляя шоколад на потом.
Он спросил себя о том, не желает ли третий король-маг, тоже сделать ему подарок, но просто не знает, как это сделать.
Он снял трубку и набрал прямой адмиральский номер, думая лишь о том, не пришла ли в голову адмиралу мысль об отключении линии.
Нет, он этого не сделал. Он сидел у телефона и снял трубку, прежде чем кончился первый гудок. Так как с одной стороны могло быть не больше одного абонента, он не счел нужным первым начать разговор.
— У меня здесь было много народа, — сказал Джонс вместо вступления.
— Я тоже так думаю, — ответил адмирал, голосовые качества которого ничем не уступали рычанию полковника. Потом, после тягостного молчания: — Я надеюсь, что вы не догадались пригласить остальных?
Джонсу удалось извлечь из себя трехсложный крик мужского сопрано человека, возмущенного тем, что его обвинили в изнасиловании.
— Адмирал!
— Очень хорошо. Вы обладаете чувством инициативы, мой мальчик.
Джонса так и подмывало спросить, какие шансы он имеет в плане карьеры, но он удержался и стал ждать дальнейшего развития событий. С адмиралом было даже легко говорить, при том условии, естественно, если плевательница была под рукой. Ему подумалось, что адмиралу будет не так-то легко в отличие от полковника нанести ему личный визит, так как у него не было в Пентагоне своих апартаментов, а принять Джонса в своем кабинете в силу известных обстоятельств он также не сможет.
— Я бы никогда не решился вам об этом говорить, но мне надо уходить, и мы с вами, скорее всего, больше не увидимся. Дело в том, что вы нечаянно унесли с собой мою зажигалку.
— О! — только и смог произнести адмирал.
— К несчастью, у меня даже спичек нет, — продолжал Джонс. — Ну, хорошо, я вас оставляю в покое. Я сейчас спускаюсь вниз к ОРАКУЛУ. Был рад с вами познакомиться, сэр.
Он повесил трубку, засунул в рот сигарету, не зажигая, впрочем, ее, положил оба клочка бумаги в левый карман штанов и начал спускаться быстрым шагом в подземелье, которое даже аборигены Пентагона никогда не называли коридорами.
На углу того из них, который вел к ОРАКУЛУ, ему повстречался молодой лейтенант в морской форме, непонятно как здесь оказавшийся, который подошел, улыбаясь во весь рот.
— Огоньку, сэр?
— С удовольствием.