Намеренное использование этого интимного слова кольнуло меня. Я смотрел в стакан, но она оставалась на периферии моего зрения. Она сидела одна на этой невероятно длинной софе, которая делала ее такой маленькой, затянутые в нейлон ноги поджаты под себя — ее манера сидеть как маленькая девочка. Волосы она носила длинные, и я не мог заставить себя не замечать яркого контраста, который создавала их чернота на фоне белой шеи и плеч.
— Хорошо, так почему же ты вышла замуж за Шепа? — спросил я.
— Как же, назло тебе, дорогой. Это ведь тоже твое объяснение этого факта, помнишь?
— Ну а какова же истинная причина?
— Да, истинная причина…
Последние слова произнес Шеп, и, по-моему, мы оба вздрогнули. Что касается меня, то я сумел почти забыть о его присутствии здесь. А Диана, сохраняя все свое спокойствие, замолчала. Каким-то образом, хотя я не смотрел на нее, я чувствовал, что в течение этой паузы она не отрывала от меня глаз.
Шепли подошел и сел, как-то осторожно, на незанятый край софы. Что сохраняло довольно большую дистанцию между ним и Дианой, но помещало его между нами.
— Алекс, — начал он. — Я не думаю, чтобы Диана когда-нибудь рассказывала тебе, как я делал ей предложение.
Он казался более спокойным, лучше владевшим собой, чем в начале вечера, у. меня дома. Сейчас в нем ощущались сдержанность и упрямая целеустремленность.
— Кажется, нет, — сказал я.
— Ничего романтического в этом не было, — признался он. — Я не мог бы быть романтичным, даже если бы захотел. Интересно то, что я делал ей предложение десятки раз, опять и опять, в одной и той же примитивной, лишенной фантазии манере. И в конце концов она ответила «да». Совершенно внезапно, понимаешь. После месяцев «нет» вдруг «да»! Я всегда спрашивал себя, что заставило ее передумать.
Она смотрела на него печально, но, пожалуй, и ласково тоже. Я сидел здесь два часа, искоса наблюдая за ней, и все еще не мог понять ее.
— Бедный Шеп, — сказала она, — я предполагаю, что ты тоже держишься версии «назло».
— Я не уверен, — сказал он. — Но во всяком случае, эта история мне всегда казалась несколько загадочной. Ты и Алекс были очень увлечены друг другом. Он был гораздо красивее меня и бесконечно более блестящим. Его недостатки были гораздо привлекательнее моих достоинств. И вдруг ты оставляешь его и выходишь за меня. Удивительно ли, что у меня появились дурные сны?
— Ох, эти глупые сны, — сказала она.
— Ты считаешь их глупыми? — спросил я ее.
— Конечно глупые. Я не верю в предсказателей, телепатию или спиритизм. Так что я не верю и в сны, которые предсказывают будущее.
— Нет, я не это имел в виду. — Я был прямолинеен, но в конце концов Шеп этого и хотел. — Я имею в виду, Диана, считаешь ли ты глупым, что ты могла бы когда-нибудь оставить Шепа и вернуться ко мне?
Она прямо взглянула на меня, и впервые я пожалел о своей неспособности к телепатии. Мне хотелось понять, что происходило в ее красивой головке.
— Я сказала тебе, — проговорила она совершенно спокойно, — что я не верю, что кто-нибудь может предсказать будущее.
Я услышал слабый вздох, возможно, разочарования, который издал Шел, как будто он задержал дыхание. Он встал и пошел назад к камину, где опять принялся шуровать в огне кочергой.
— Не говори мне, Алекс, — сказала Диана, — что ты веришь в сны моего мужа.
— Я довольно тщеславен, — сказал я ей. — Это. — задевает гордость, знаешь ли, быть брошенным женщиной, даже такой красивой, как ты. Так что вообразить, что ты возвращаешься ко мне, лестно для меня.
Я в упор смотрел на нее, и она отвела глаза. Ей нравилось быть загадкой, и именно такой она сейчас и старалась казаться. Но легкие движения пальцев на коленях выдавали ее состояние.
— Дорогой Алекс, — сказала она после паузы, — разве не оказался бы ты в крайне неловком положении, если бы я действительно прибежала к тебе обратно? Не стали бы новые девушки возражать?
— Любимая, — сказал я, — разве тебе не доставило бы огромное удовольствие поставить меня в неловкое положение?
У нее не было ответа на столь прямой вопрос, и отсутствие его уязвило ее. Едва заметный румянец окрасил ее бледные щеки.
— Алекс, — сказала она, — не правда ли, весьма неблагородно с твоей стороны делать мне подобные предложения?
— Дорогая, разве не для этого я здесь? Чтобы выяснить, стоит ли в действительности что-либо за снами Шепа? Чтобы выяснить, нравлюсь ли я тебе все еще? Поэтому я вынужден делать неблагородные предложения.
Она внезапно встала и пересекла комнату. Я смотрел, как она шла, и следить за ее движениями доставляло одновременно и удовольствие, и боль.
— Я позволила Шепу пригласить тебя сюда, Алекс, чтобы удовлетворить его каприз. — Теперь она была совершенно холодна и надменна. Но не было ли это раковина, в которую она пряталась?
— Мне не нравилась эта идея, и теперь, когда я тебя увидела, она нравится мне еще меньше. Можем мы считать эксперимент законченным, Шеп?
— Но решения еще нет, — заметил я.
— Если тебя интересует, не влюблена ли я в тебя все еще, Алекс, то ответ абсолютно ясен. Такой опасности совершенно нет.
— Мне кажется, леди протестует слишком энергично, — прокомментировал я.
Она была близка к ярости, хотя и старалась скрыть это, и в таком настроении она мне нравилась даже больше. Когда злилась, она была еще прекраснее.
— Шеп, пожалуйста, отвези нашего гостя домой, — сказала она властно.
Шеп колебался. Он всегда побаивался ее, и сейчас тоже.
— Слишком поздно, — сказал я. — В этот самый момент, несомненно, у моей двери расположилась разочарованная блондинка, и вы не можете бросить меня волчице. Я претендую на древнюю привилегию гостеприимства. На горе или радость, Диана, но тебе придется приютить меня на ночь под своей священной крышей.
Я совершенно намеренно придал этим словам двусмысленное звучание. Потом я тоже поднялся и пошел к ней. Я почти ожидал, что она убежит, потому что она знала, что я собираюсь сделать. Возможно, она была слишком горда. Или, может быть, и не хотела убегать.
Я подошел, обнял ее. Она подняла лицо, чтобы взглянуть на меня, возможно, испугавшись. Я был охвачен тогда только двумя желаниями: поцеловать ее и сделать ей больно. Я поцеловал ее жадно, умело, так, как я поцеловал бы, если бы Шепа не было в комнате.
Потом она только смотрела на меня, молча и неподвижно. Но я узнал, признаки, потому что я знал Диану. Напряженность и неподатливость ее тела в моих руках были прелюдией к расслаблению. Бледность на лице могла быть только началом страсти. И моей радости не было границ.
Я взглянул на Шепа, но был слишком полон другими эмоциями, чтобы почувствовать жалость к нему.