— Они все-таки любили меня.
Джек видел тот день так ясно, словно все произошло только вчера: затухающий огонь, свежая земля на могиле и крохотное розовое существо, сучащее ручками и ножками под старой, рваной накидкой. Надо же, кто бы мог подумать, что из него вырастет такой длиннющий мужчина, который сейчас горько плакал, сидя на голой земле.
— О да, они любили тебя, — сказал Джек.
— Как же так получилось, что никто никогда не говорил об этом?
— Тому, конечно, было стыдно, — сказал Джек. — Мать моя наверняка знала об этом, да и мы, дети, тоже чувствовали, что произошло. И все же эта тема всегда была запретной. И потом, мы никогда не связывали того ребенка с тобой.
— Но Том должен был знать.
— Да.
— Почему же он не забрал меня к себе?
— Вскоре после того, как мы оказались здесь, моя мать оставила его, — сказал Джек, и грустная улыбка тронула его губы. — Ей трудно было угодить. Точно как Салли. Значит, Тому пришлось бы нанимать кормилицу, чтобы заниматься тобой. Мне кажется, он размышлял так: почему бы не оставить малыша в монастыре, ведь там о нем будет кому позаботиться?
Джонатан кивнул:
— О, старый добрый Джонни Восемь Пенсов. Упокой, Господь, его душу.
— Так Том мог больше времени проводить с тобой. Ты ведь целыми днями носился по монастырскому двору, а он как раз работал там. А если бы он забрал тебя к себе и оставил с няней, вам бы пришлось намного реже видеться. И, я думаю, с годами, пока ты рос монастырским сиротой и, кажется, был по-своему счастлив, Том приходил к мысли, что лучше все оставить как есть. Люди часто отдают своих детей Богу.
— Все это время я стремился узнать правду о моих родителях, — сказал Джонатан. Джек почувствовал, как у него сжалось сердце. — Я изо всех сил старался представить себе, как они выглядят, просил у Бога встречи с ними, спрашивал: любят ли они меня, почему бросили? Теперь я знаю, что мама моя умерла, дав мне жизнь, а отец до конца своих дней был рядом со мной. — Он улыбнулся сквозь слезы. — Я не могу передать тебе, как я счастлив.
Джек сам был готов разрыдаться. Чтобы хоть как-то скрыть свои чувства, он сказал:
— А ты очень похож на Тома.
— Правда? — Джонатан был этим очень доволен.
— Разве ты не помнишь, каким высоким он был?
— Тогда все взрослые были для меня высокими.
— У него были такие же красивые черты, как у тебя. Если ты когда-нибудь задумаешь отпустить бороду, люди наверняка примут тебя за Тома.
— Я помню день, когда он умер, — сказал Джонатан. — Он водил меня по ярмарке, мы смотрели, как травили медведя. Потом я взобрался на стену алтаря, а когда надо было спускаться, очень перепугался. И тогда Том помог мне. Потом он увидел, как приближаются люди Уильяма. И запер меня в монастыре. В тот день я в последний раз видел его живым.
— Я помню, как он снимал тебя с алтаря, — сказал Джек.
— Он хотел уберечь меня от опасности, — задумчиво произнес Джонатан.
— Потом он стал спасать других.
— Он так любил меня.
Джек вдруг сообразил:
— Это ведь может помочь Филипу на суде, как ты думаешь?
— Я совсем забыл… Конечно же. О Боже!
— У нас ведь теперь есть неопровержимые доказательства, — изумился Джек. — Я видел младенца, видел священника, не видел только, как ребенка передали в монастырь.
— Франциск видел. Но он брат Филипа, и к его свидетельству могут не прислушаться.
— Моя мать и Том были вместе в то утро, — сказал Джек, изо всех сил напрягая память. — Они говорили, что собираются искать того священника. Готов поклясться, они пошли в монастырь, чтобы убедиться, что с ребенком все в порядке.
— Если она скажет об этом в суде, это может решить дело, — нетерпеливо сказал Джонатан.
— Но Филип считает ее ведьмой, — сказал Джек. — Позволит ли он ей выступать свидетелем?
— Надо попробовать его уговорить. Но она тоже ненавидит его. Станет ли она говорить?
— Не знаю, — сказал Джек. — Давай спросим у нее.
* * *
— Прелюбодеяние и кумовство?! — воскликнула мать Джека. — Филип?! — Она рассмеялась. — Боже, какая нелепость!
— Мама, это очень серьезно, — сказал Джек.
— Даже если его посадить в бочку с тремя потаскухами он не притронется к ним. Просто не будет знать, что с ними делать!
Джонатан явно нервничал:
— Над приором Филипом нависла беда. Даже если обвинения и звучат нелепо.
— А с чего вдруг мне помогать ему? — сказала Эллен. — Я от него никогда ничего, кроме головной боли, не имела.
Этого Джек и боялся. Мать его так и не простила Филипу, что тот разлучил ее с Томом.
— Точно так же он поступил и со мной. Но я больше не держу на него зла, почему бы и тебе не простить его?
— Я не из тех, кто прощает обиды.
— Хорошо, пусть не ради Филипа, сделай это для меня. Я хочу продолжать строить в Кингсбридже.
— Зачем? Церковь ведь уже построена.
— Я задумал выстроить новый алтарь на месте того, что возвел Том. В новом стиле.
— О, Бога ради…
— Мама! Филип — хороший приор, и, когда он уйдет, на его место встанет Джонатан, но для этого нужно, чтобы ты пришла в Кингсбридж и выступила на суде.
— Ненавижу суды, — сказала Эллен. — От них никогда нельзя ждать хорошего.
От всего этого можно было сойти с ума. В ее руках была судьба Филипа: только она могла доказать его невиновность. Но мать Джека была упрямой старой женщиной, и он боялся, что не сможет уговорить ее.
Попытался еще раз убедить ее:
— Может быть, тебе трудно дойти до Кингсбриджа? Все-таки возраст. Сколько тебе сейчас — шестьдесят восемь?
— Шестьдесят. И перестань меня дразнить, — огрызнулась Эллен. — У меня сил побольше, чем у тебя, сынок.
Похоже, подумал Джек. Ее волосы были белыми как снег, лицо изрезали глубокие морщины, но ее удивительные золотые глаза видели все гораздо лучше, чем прежде: стоило ей только взглянуть на Джонатана, как она сразу поняла, кто он такой.
— Ну что ж, мне нет нужды спрашивать, зачем ты здесь, — сказала она, обращаясь к Джонатану. — Ты ведь теперь знаешь, откуда ты взялся? Боже, подумать только, ты такой же высокий и почти такой же широкоплечий, как твой отец. — Она была по-прежнему независима и своенравна.
— Салли вся в тебя, — сказал Джек.
Эллен это понравилось.
— В самом деле? — Она улыбнулась. — Чем же?
— Тоже упрямая как осел.