Дети ушли.
Том и Эллен медленным шагом последовали за ними. Немного погодя Эллен сказала:
— И это все?
Том мельком взглянул на нее. Она все еще злилась, но с этим он ничего поделать не мог. Он пожал плечами.
— Как обычно, виноваты и тот и другой.
— Том! Ну как ты можешь так говорить!
— Они оба хороши.
— Альфред отнял у них хлеб. Джек назвал его свиньей. Не пускать же за это кровь!
Том покачал головой:
— Мальчишки всегда дерутся. Если лезть в их ссоры, так жизни не хватит. Пусть лучше сами разбираются.
— Нет, Том. Этого не будет, — сказала она с угрозой в голосе. — Посмотри на лицо Джека, а потом полюбуйся на своего Альфреда. Это вовсе не результат детской потасовки. Это жестокое нападение взрослого мужчины на маленького мальчика.
Ее слова возмутили Тома. Он и сам знал, что Альфред вовсе не идеальный, но и Джек тоже не подарок. Том не хотел, чтобы Джек вырос баловнем.
— Альфред не взрослый мужчина, ему всего четырнадцать лет. Однако он уже работает. Он помогает семье, а Джек нет. Джек целыми днями играет, как дите малое. По моему разумению, он должен был бы уважать Альфреда. Он же этого не делает, как ты могла заметить.
— Да наплевать мне на это! — вспыхнула Эллен. — Можешь говорить что угодно, но мой сын жестоко избит, и он мог серьезно покалечиться, и я этого не до-пу-щу! — Она заплакала. Ее все еще злой голос задрожал. — Ведь он мой ребенок, и я не в состоянии вынести, когда с ним происходят такие вещи.
Том сочувствовал ей, и ему хотелось как-то утешить ее, но он боялся проявить слабость. У него было ощущение, что этот разговор мог стать в их отношениях поворотным пунктом. Живя с одной только матерью, Джек всегда был под ее постоянной защитой. Том не желал допустить, чтобы Джек рос огражденным от обычных ударов каждодневной жизни. Это создало бы прецедент, следствием которого могли стать бесконечные неприятности. По правде говоря. Том понимал, что на сей раз Альфред зашел слишком далеко, и втайне решил заставить сына оставить Джека в покое, но говорить об этом вслух не стоило.
— Побои — это часть нашей жизни, — сказал он Эллен. — Джек должен научиться терпеть и избегать их. Я не могу вечно защищать его.
— Но ты мог бы защитить его от своего хулиганистого сынка.
Том поморщился. Он ненавидел, когда она называла Альфреда хулиганом.
— Мог бы, но не стану, — зло проговорил он. — Джек должен уметь защищаться.
— О, иди ты к черту! — не выдержала Эллен и, повернувшись, бросилась прочь.
Том вошел в трапезную. Деревянная хижина, в которой обычно ели наемные работники, была повреждена во время падения юго-западной башни, так что теперь их кормили в трапезной, после того как, закончив есть, монахи удалялись на церковную службу. Общаться Тому ни с кем не хотелось, и он сел в стороне от всех остальных. Слуга принес ему кувшин с пивом и несколько кусков хлеба в корзине. Размочив хлеб в пиве, Том не спеша принялся за еду.
«Да-а, Альфред очень уж горячий парень», — с нежностью подумал он. Он вздохнул, потягивая пиво. В глубине души Том понимал, что сын действительно был несколько неуравновешенным, но со временем он должен был остепениться. А пока Том вовсе не собирался заставлять своих детей как-то по-особому относиться к новому члену семьи. Им и самим выпала несладкая доля: потеряли мать, многие месяцы вынуждены были бродить по дорогам и чуть не умерли с голоду. И если это будет в его силах, он не станет обременять их новыми заботами, — в конце концов, они тоже заслуживают некоторого снисхождения. А Джек пусть не путается у Альфреда под ногами. Не помрет же он от этого!
Раздоры с Эллен всегда камнем ложились на сердце Тома. Они ссорились уже несколько раз и почти всегда из-за детей, но последняя размолвка оказалась самой серьезной. Когда взгляд ее делался таким колючим и недружелюбным, он совсем забывал, что буквально несколько часов назад был страстно в нее влюблен: она казалась ему чужой и злой женщиной, бесцеремонно вторгшейся в его тихую и мирную жизнь.
Со своей первой женой он никогда не знал таких ожесточенных и яростных ссор. Вспоминая прожитые с ней годы, он думал о том, что они с Агнес во всех важных вопросах почти всегда находили общий язык, а если и случалось, что они были в чем-то друг с другом не согласны, то все равно она никогда не злилась. Вот так и должно было быть в отношениях между мужчиной и женщиной, и Эллен придется понять, что невозможно жить в семье и одновременно ни с кем не считаться.
Даже тогда, когда Эллен от ярости выходила из себя. Том никогда по-настоящему не желал, чтобы она ушла, но тем не менее он частенько с печалью думал об Агнес. Ведь она была с ним большую часть его самостоятельной жизни, и теперь его постоянно преследовало ощущение чего-то безвозвратно утраченного. Пока Агнес была жива, Тому и в голову не приходило, что ему повезло с женой, как не чувствовал он и благодарности к ней, но сейчас, после ее смерти, он тосковал, и ему было стыдно, что он так и не оценил ее по достоинству.
Иногда, когда все работники, получив от него наставления, были заняты делами и он мог заняться своим ремеслом: перестраивать стену галереи или чинить колонну крипты. Том в своем воображении разговаривал с Агнес. Чаще всего он рассказывал ей об их маленьком сынишке Джонатане. Том почти каждый день видел, как его кормили на кухне, гуляли с ним во дворе или укладывали спать в монашеской опочивальне. Малыш выглядел абсолютно здоровым и счастливым, и никто, кроме Эллен, не знал и даже не подозревал, что у Тома к нему был особый интерес. Он также беседовал с Агнес об Альфреде, о Филипе и даже об Эллен и рассказывал ей, как если бы она была жива, о чувствах, которые он питает к ним (кроме, конечно, Эллен). Он поведал ей и о планах на будущее: о надежде, что на ближайшие годы у него будет работа, и о своей мечте самостоятельно сделать проект и построить новый собор. Том словно слышал ее реплики и вопросы. Она то приходила в восхищение, то радовалась, то одобряла, а то вдруг становилась подозрительной и принималась осуждать его. Иногда он чувствовал, что она права, иногда — нет. Если бы он признался кому-нибудь в этих своих беседах, его обвинили бы в сношениях с духами усопших, это привело бы в смятение священников, и они стали бы брызгать на него святой водой и изгонять нечистую силу, но Том понимал: в том, что происходило с ним, не было ровным счетом ничего сверхъестественного. Просто он так хорошо знал Агнес, что мог легко представить, как она отнеслась бы к той или иной ситуации.
Сам того не желая, он то и дело думал о ней. Очищая ножом грушу для маленькой Марты, Том вспоминал, как Агнес всегда смеялась над его стараниями срезать шкурку одной неразрывной полоской. Когда ему надо было что-нибудь написать, мысли его обязательно возвращались к ней, ибо она научила его всему тому, что сама узнала от своего отца, священника, и в голове Тома оживали воспоминания о том, как Агнес учила его зачищать гусиное перо или писать слово caementarius, что по-латыни означает «каменщик». А когда, умываясь по воскресеньям, он намыливал бороду, то вновь вспоминал, как в молодости она заставляла его тщательно мыться с мылом, говоря, что это убережет его от вшей и чирьев. Дня не проходило без того, чтобы в его памяти не оживала Агнес.