Еще трое упали, обливаясь кровью, а другие попятились в страхе. Кто-то вскрикнул отчаянно:
— Да что же он?.. Заговоренный, что ль?
Из Ховраха хлестала кровь, как вино из пробитого стрелами бурдюка. Но и бледнея, он ревел мощно, вращал топором и сверкал глазами. Со спины подкрался Кажан, нивесть почему решивший принять участие в драке. Молча отвел назад обе руки с зажатым копьем, ударил с такой силой, что все услышали треск плоти и ломаемых костей. Копье погрузилось почти до половины. Ховрах зарычал, поперхнулся хлынувшей изо рта кровью.
Кажан выпустил копье, попятился, не отрывая устрашенного взора. Ховрах ухватился за древко, рванул, и все замерли, когда из широкой раны показалось залитое кровью зазубренное острие, а за ним сизые и коричневые внутренности. Кажан вскрикнул и суетливо юркнул за спины устрашенных воинов.
— Я... тебя... найду, — прохрипел Ховрах.
Колени его подломились. Он упал навзничь, раскинув руки. Взлетели брызги крови.
Сквозь лязг и крики Мрак все яснее слышал хриплое дыхание Гакона. Седой богатырь качался от усталости. Из-под шлема, что закрывал и подбородок, по мокрой седой бороде сбегали мутные струйки. Он уже не ревел, не выкрикивал угрозы, а только крушил по всему, что оказывалось перед ним. Любоцвет подал ему другой щит взамен разбитого, за что Гакон едва не расплющил его в лепешку, но теперь дрались плечо к плечу. Гакон как-то чуял присутствие молодого витязя, а тот умело защищал себя и престарелого богатыря, успевая наносить быстрые и всегда безошибочные удары.
Он не сразу понял, почему видит своих друзей, да и врагов, все хуже. Лишь когда в дверях появились воины с высоко воздетыми факелами, а те слепили глаза, он понял, что бьются уже в сумерках. Сражение началось задолго до полудня, длилось остаток дня, а хоть исход ясен, конца все не видно!
Руки были тяжелые как горы, он задыхался от жара, спертого воздуха. Голова гудела, по лицу текли струйки не то крови, не то пота. Качающиеся стены даже в свете факелов он видел как сквозь красный туман. В ушах звенели крики умирающих, стоял непрерывный лязг металла, и часто слышался злой хруст рассекаемой плоти, треск костей, скрежет разбиваемых доспехов.
У людей Додона впереди теперь дрался мрачный как туча воевода Рогдай. Седая борода слиплась от пота, он дышал тяжело, а от его богатырских замахов шарахались в стороны и свои.
Гонта с проклятием отбросил щит, Рогдай разбивает вдрызг ему уже третий, попробовал парировать удар топора воеводы мечом, едва не лишился головы. Остервенев, начал упорно теснитть старика влево, тот сопротивлялся упорно, но Гонта обрушивал яростные удары сразу двумя мечами, и Рогдай невольно сдвигался, сдвигался...
И вдруг раздался мощный треск, звон. Рогдай вскрикнул, выронил меч. Страшная булава Гакона угодила ему в левое плечо, превратив в окровавленую глыбу, откуда торчали обломки бронзовых доспехов.
— Слава... — сумел проговорить Гакон, губы его были синие, он дышал как загнанный конь. — Еще один...
Рогдай упал на колени, в лице была боль, глаза застилало пеленой смерти. Но во взгляде, который обратил на Гонту, было прощение, и Гонта вдруг сообразил, что старый воевода все видел и понимал, сам заставил подвести под удар слепого богатыря, своего сверстника, от которого и пожелал принять смерть, и сейчас взглядом предостерегает, чтобы не говорил Гакону...
— Кто это... был? — спросил Гакон сипло.
— Да так, — ответил Гонта сдавленно, — просто воин...
— А показалось, что ударил по каменной глыбе... Видать, и среди молодых еще попадаются крепкие...
Рогдай повалился лицом вниз, руки раскинулись в стороны. Его воины с криками ярости, воеводу любили, нахлынули с новой силой и бешенством.
Бой был жестокий, Мрак задыхался от тесноты. Воздух был плотный как вода и горячий как в бане. Грудь ходила ходуном, пытаясь ухватить свежий глоток, в голове стучала кровь, грозя разорвать кровяные жилы и вырваться на свободу.
— Перун!!!
Он вздрогнул от страшного крика. Гакон выпрямился во весь гигантский рост: залитый кровью, в смятых и погнутых доспехах. Обе руки воздел к своду, в одной был меч, на локте другой болтался обломок щита.
Руцкарь, который с длинным копьем в руках давно уже выбирал момент, широко размахнулся и с чудовищной силой вогнал широкое лезвие в живот старого воина. Гакон выронил меч, ухватился за копье. Мгновение стоял, на Руцкаря смотрел сплошной шлем, затем могучие ладони ухватились за древко. Гакон что-то прошептал, внезапно с силой потянул копье на себя. Все прекратили схватки и с содроганием смотрели как старый богатырь погружает копье в свое тело глубже, наконец острие прорвало доспех на спине и вылезло, отвратительно красное, дымящееся, роняя крупные черные капли.
Гакон уже легче рванул копье еще, насадил себя так, что оторопевший Руцкарь едва не ударился лицом в широкую грудь слепого. Красавец-воевода не успел выронить копье, а Гакон ухватил его за плечи. Раздался треск дерева, копье обломилось. Все услышали хруст костей, скрежет доспеха, хрип и предсмертный стон.
Смятый как мешок с сеном Руцкарь упал к ногам Гакона, а огромные руки вскинулись к своду снова, и предсмертный крик потряс стены дворца:
— Перун! Я иду к тебе!!!
Он рухнул как скала. Стены вздрогнули, а кровь с пола брызнула на стены. Мрак дышал тяжело, пот заливал глаза. Воины напротив тоже переводили дух. Страшная гибель Руцкаря, богатыря-поединщика, которого под прозвищем Боевого Сокола знали по многим битвам, ошеломила и самых отважных. Мрак сквозь кровавую завесу в глазах видел как противник пятится, прижимается к стене, норовит спиной нащупать спасительную дверь.
Затем за их спинами раздался злой зычный голос. Стена из щитов, между которыми блестели копья и мечи, обреченно двинулась на Мрака. Мрак с усилием поднял палицу. Мокрая от крови рукоять скользила в ладонях. Только бы удержать еще чуть-чуть, мужчина должен уходить с оружием в руках...
Вдруг воины остановились, кто-то вскрикнул дурным голосом. Глаза их были устремлены за спину Мрака. Тот, опасаясь хитрости, коротко оглянулся.
Залитый кровью Ховрах шевелился. Раны на его теле затянулись. Он поднялся, цепляясь за стену, еще неуверенный в движениях, но с каждым мгновением приходя в себя. Тут же нагнулся, подхватил булаву.
Когда он выпрямился, Мрак тоже вздрогнул. Глаза Ховраха стали ясными, с трагическим весельем. В его осанке появилось достоинство и гордость.
— Последний пир? — сказал он хрипло. — Да, теперь уж последний.
Голос был прежний, но по тому как ставил слова, стало ясно, что Ховрах восстал высокорожденным. Булаву, оружие богатырей-простолюдинов, тут же отбросил, снял с трупа Руцкаря меч, более приличествующий людям высокого рождения. И по тому, как держал, было видно, что знает что с ним делать.