Светлана спросила участливо, глаза все еще не отрывались от кровавого пятна на рубахе Ховраха:
— Ты ранен?
Ховрах помотал головой. Видя, что все равно ждут ответа, отвернул голову в сторону, чтобы не свалить нежную царевну запахом:
— Не.
— А был ранен?
— Не, — ответил Ховрах еще энергичнее.
Воевода рявкнул:
— Этот? Единственная рана у него была, когда он сломал палец, ковыряясь в носу!.. Но крику было на все поле.
— Ну ладно, — ответила Светлана задумчиво. Она еще скользнула взглядом по темным пятнам. Вчера их вроде бы не было. Впрочем, этот ленивый страж мог перепачкаться кровью, когда на кухне воровал мясо.
Светлана то ликовала, то тряслась как заяц. До обеда слышался раздраженный крик Волка, однако и мощный рев Руда сотрясал стены как порывы урагана. За Рудом всюду следовали два-три быкообразных воина. Их маленькие глазки предупреждали Горного Волка, что им наплевать на честный бой. Они всадят копья в бока, ударят в спину, если их вождь будет в опасности.
Все люди Руда к злости Горного Волка оказались целы и невредимы. Он придирчиво проверил их оружие, вплоть до поясных ножей, но уже видел, что искать ночного противника надо в другом месте. Пришлось отдать меч, но злобу затаил. Когда сядет на трон, Руд вернет не только меч, но и своих жен, дочерей, а также земли и всех людей, сам же станет мишенью для неопытных стрелков.
Не легче пришлось Медее: ее тоже обвинили, что это ее девки, не в силах победить в честном бою, режут настоящих мужчин по ночам. Даже Руд намекнул, что на такое ночное действо больше способны звери, а всякому известно, что женщина и есть зверь, только говорящий. Медея вспылила: не все те мужчины, кто носит портки. Ее поляницы выстоят против неуклюжего мужичья, возомнившего себя воинами. Кто сомневается — пусть проверит. Голик и Кажан как-то сумели остановить пролитие крови, но от их посредничества Светлана лишь ощутила смутную досаду.
Все же пир на другой день не шел, а ссоры вспыхивали с утра и до позднего вечера. По всем коридорам и поверхам стояли вооруженные стражи Волка и Руда. Поблизости обычно находились поляницы. Все подозрительно присматривались друг к другу, ловили каждое оброненное слово.
Рогдай, измученный и с темными мешками под глазами, поздно вечером пришел к Светлане. Поклонился с порога, молча напоминая, что считает ее царевной, а уж своей племянницей потом, дождался ее кивка, лишь потом подошел, сел рядом, обнял за плечи:
— Крепись, малышка.
Светлана прижалась к нему, такому большому и крепкому, несмотря на возраст. По телу пробежала дрожь. Хотелось зарыться в его роскошную седую бороду, сверкающую как горные снега, чистую и огромную, втянуть лапки и пересидеть бурю. Голос ее был жалобный:
— Дядя, а что на самом деле?
— Если бы я знал.
Она с удивлением посмотрела в его усталое лицо:
— Если это не они передрались, то я уж думала, это ты... или кто-то из твоих людей.
Он ответил с горечью:
— А они есть? Додон удалил от себя как умелых воевод, так и героев. Медея верно сказала, что не всяк мужчина, кто носит портки. Рыба гниет с головы, моя радость.
Бережно гладил ее по голове, и она ощутила в этом жесте полную беспомощность старого воеводы. Раньше всегда учил как держать спину прямой, взор надменным, слабости не выказывать даже перед служанками, а сейчас молча признается, что сделать ничего нельзя.
— Я сняла ночную стражу, — сказала она, вздохнув. — Пусть спят все.
— Зачем? — вскинул он брови.
— Все равно мы не хозяева в своем дворце.
Он нахмурил брови:
— Гм... но бездельничать тоже ни к чему. Воины должны всегда быть при деле. Ладно, завтра проверю оружие. Всыплю, у кого топор не остер, шелом не блестит, ремни перетерлись... Отдыхай, моя радость. В тебе больше силы, чем в Додоне. В вижу как в тебе проступает кровь Громослава, мягкого снаружи, но со слитком небесного железа внутри! Я люблю тебя.
Он поцеловал ее в лоб, а Светлана долго прислушивалась к его удаляющимся шагам. Рогдай шел тяжело, в конце коридора почти волочил ноги. Вроде бы даже споткнулся.
— Иди ко мне, Мрак, — позвала она. — Ляг на ноги. Согрей их.
Огромный волк с готовностью прыгнул на постель. Жуткие глаза его горели желтым огнем дикого лесного зверя.
В полночь, когда сон Светланы достаточно окреп, он неслышно соскользнул с постели. Нижняя часть дворца в самом деле источена подземными ходами как трухлявый пень жуками и муравьями. Да еще тайные ходы в толстых стенах! А ночи все еще по-летнему коротки...
Как хорошо, что я больше волк, чем человек, мелькнула мысль. Как приятно видеть, что делается далеко внизу, за поворотом и то, сколько человек бегут двумя поверхами выше. Запахи рисовали хоть смазанную, но верную картину: четверо потных и воняющих жареным луком с топорами в мокрых от пота руках бегут ему наперехват, сапоги одного в навозе, еще один благоухает редким розовым маслом, одежда пропитана благовониями.
Подняв морду, он поймал мощную струю запахов слева и сразу в призрачном мире запахов увидел, что происходит за три палаты с той стороны.
Пробегая через палаты, он ощутил незнакомый запах. Шерсть сама по себе поднялась на загривке, он с трудом подавил грозное рычание. Запах сразу дал картину знойной степи, конского пота, металла и свежепролитой крови. Чужак, который прошел здесь, был высок ростом, средних лет, в полной мужской силе, на нем сапоги из тонко выделанной кожи, на коне провел не меньше суток, одежду не менял суток трое, его мучит голод, но силы сохранил, идет быстро, только в одном месте задержался, даже присел, явно от кого-то прячется, на полу остался запах кончиков пальцев...
Мрак еще раз внимательно обнюхал это место, образ незнакомца стал яснее. Рука, которой коснулся каменной плиты, явно привыкла держать меч или боевой топор. К счастью, в это уединенное место никто не наступил, Мрак разглядел даже отпечатки двух пальцев, крупных и наполовину стерших рисунок частым ношением боевых рукавиц.
Он бежал, полз, протискивался, ноздри ловили ароматы масел и женских тел, когда пробирался мимо стены, за которой бдили поляницы, сердце учащенно билось, когда скользил у камней, за которыми спала Медея, но заставил себя идти дальше, через подземный поток, пока не вышел в западную часть дворца.
Здесь пахло нежилым, но пробраться вовнутрь оказалось намного труднее. Он понял, когда сумел протиснуться в первую же комнату. Царская казна!