Всадники ворвались во двор на полном скаку, словно дикие люди. Никакого соблюдения церемоний, никакой солидности, все-таки прибыл могущественный конунг...
Сам Фарамунд соскочил с коня с легкостью, словно подросток, даже подпрыгнул, разминая ноги после долгой скачки. У него приняли повод коня, он легко взбежал на высокое крыльцо, толкнул дверь, исчез.
Она выпрямилась, прислушивалась с сильно бьющимся сердцем. Внизу простучали ступеньки. Доски скрипели и прогибались под его весом, но взбежал наверх он резво, как белка, дыхание не ускорилось. Брунгильда выпрямилась еще больше, спина должна быть ровной, а грудь в этих случаях вырисовывается резче, для мужчин это важно, чтобы крупная и очерченная...
Фарамунд сделал два шага навстречу, чересчур почтительно поклонился:
— Приветствую блистательную Брунгильду. Меня зовут Фарамунд. Надеюсь, вы меня еще помните?
Брунгильда сказала музыкальным глубоким голосом:
— Это мне за то, что я не встретила вас у городских врат? И не бросилась на шею с радостным визгом?
Фарамунд почувствовал, как его брови сами взлетели на середину лба. Понятно, он этого не ждал, как не ждал, что она ответит вот так. Как будто когда-то встречала у ворот, смотрела сияющими глазами, бросалась на шею!
— Да, — согласился он, — это было бы зрелище... Редьярд здесь?
— Он еще в соседних землях, — сообщила она. — Там собираются отряды... хотят под ваше знамя, мой супруг.
— А какое дело Редьярду?
— Наверное... наверное, смотрит, как снаряжены.
— Скорее, — буркнул он неприязненно, — отговаривает идти ко мне!
Вошел оруженосец, угрюмый, крепко сложенный верзила с лицом в шрамах. Оглядел ее, словно искал спрятанный нож за поясом или в волосах, отступил, и только тогда следом вдвинулся слуга с огромным тазом в руках. От воды шел пар. Второй слуга принес жаровню с раскаленными углями.
Фарамунд сбросил кольчугу. Она долго звенела, складываясь в горку блестящего металла, издали похожего на мокрую чешую, стянул через голову и отшвырнул пропотевшую рубашку.
Брунгильда задержала дыхание. В двух шагах от нее плескалась и разбрызгивала воду медная статуя римского гладиатора. От конунга несло жаром, ее ноздри уловили аромат его тела: грубый и мужественный. Тугие мышцы играли под мокрой кожей, ей так мучительно захотелось подойти и коснуться его груди, что она в испуге отшатнулась, сделала шажок назад, все еще не отрывая глаз от его могучего торса.
Фарамунд выхватил из рук слуги полотенце, брызги полетели по комнате. Растираясь, спросил нетерпеливо:
— Обед готов?
— Подают на стол, конунг, — сообщил оруженосец.
Глаза у него были хитрые. Похоже, он заметил, как она смотрела на полуобнаженного конунга.
— Хорошо, — бросил Фарамунд. — Хорошо! А то мне надо спешить.
Брунгильда отступила, выскользнула за дверь. Ясно, конунг торопится быстрее закончить обед, который грозит растянуться в бесконечный пир, как это бывает, чтобы уединиться с нею, его супругой. Уединиться и выяснить, насколько же она была искренней, когда решилась, наконец, вышвырнуть со своего ложа служанку и занять свое место.
Мой конунг, подумала она счастливо. Мой супруг, мой муж! Ты даже не представляешь, какой тебя ждет сюрприз.
Но сюрприз ждал, оказывается, ее. После обеда конунг велел оседлать коней. Брунгильда только и услышала грохот конских копыт во дворе. Когда же метнулась к окну, увидела раскрытые ворота, где в клубах пыли исчезали скачущие всадники.
Через два дня дошли слухи, что рекс переезжает от бурга к бургу, принимает коммендации от властителей земель, вождей племен и родов. Затем отправился в глубь франкских земель и земель их союзников. Всюду под его знамя становились отряды молодых героев. Брунгильда с упавшим сердцем поняла, что это и есть единственная цель приезда Фарамунда — осмотреть тех, кто стремится встать под его знамя, отобрать лучших и взять с собой для пополнения войска.
Он же был в ее покоях, она могла сто раз заговорить с ним, когда он переодевался при ней, когда мылся или когда во время обеда они сидели рядом! Кто заставлял ее держаться так же надменно, как и раньше? Ведь он же не знает, что она... что она уже совсем иначе к нему относится!
Она ведь ни словом, ни взглядом, ни жестом не дала ему это понять! Даже не намекнула...
Редьярд, бледный и осунувшийся, перехватил Тревора во дворе, затащил в конюшню. Тревор встревожился, видя, как молодой конт предварительно заглянул в каждое стойло.
— Что стряслось?
— Дядя! Ты слышал, что Фарамунда раздражает та римская вилла? Где жило семейство рода Помпеев?
Тревор сдвинул плечами:
— А, Помпеум? Это крепкий орешек. Там римский гарнизон, а вилла... уже не вилла, а городок, обнесенный стеной. Не деревянной стеной, а каменной. По-римски надежной! А что?
— Я услышал, что конунг намерен захватить Помпеум. Захватить и разрушить!
Тревор почесал в затылке:
— Да, этот Помпеум уже раздражает...
Редьярд воскликнул горячо:
— Да это вообще не наши земли! Это Галлия. Галлия, о которой не вспоминаем, которую не замечаем. Здесь живут галлы. Они уже научились уживаться с римлянами, научились перенимать у них культуру, учатся цивилизации. Мало того, что мы вторглись в чужие земли, мы рушим здесь без необходимости!
Тревор хмурился, из соседнего стойла к нему потянулась конская морда. Не глядя, погладил, потрепал за ухом.
— И к чему ты это?
— Дядя, я просто не могу позволить Фарамунду захватить и уничтожить Помпеум! Это последний римский город в этих землях. От него свет, от него культура. В нем живут юристы, инженеры... С его падением воцарится мрак во всей Галлии. Да-да, возможно, в Галлии больше не осталось римских гарнизонов?..
Тревор смотрел исподлобья:
— Ты с ним разговаривал?
Редьярд вспыхнул:
— С этим невежественным варваром? Который даже расписаться не умеет, ставит крестик вместо имени?.. Да, я пробовал с ним разговаривать. Но доводы хороши только для ума, а не для комка страстей, желаний, похоти и жажды крови! Ему мозолит глаза город, который не признает его власти. Наверное, задевает еще и то, что там живут лучше, богаче, чище. Но разрушить легче, чем самому такое построить, самому узнать хотя бы основы юриспруденции и гражданских прав...
Он поперхнулся от прилива чувств. Тревор нахмурился, его крепкие, как копыта, ногти постучали по доскам. Глаза уставились в одну точку.
— Ты говоришь как римлянин, — сказал он с неодобрением. — Все-таки наш народ — это наш, а римляне — это римляне. Надо быть на стороне своих.