Сейчас она стояла перед ним, стиснув кулачки и сомкнув губы так плотно, что прозвище казалось украденным. Тонкие соболиные брови сомкнулись над переносицей.
— Дядя! — вскрикнула она в отчаянии. — Разве нет другого выхода? Почему ты должен отдавать меня этому дикарю? Вожаку разбойников?
Тревор пытался ухватить ее в объятия, прижать к груди, но она увернулась, отошла к стене и оттуда смотрела злыми глазами. Он тяжело вздохнул, руки опустились. Лицо постарело, она вдруг впервые увидела, что дядя, в самом деле, стар, силы покидают его даже быстрее, чем просто покинувшего битвы ветерана.
— Потому, — ответил он глухо, — что тебя угораздило родиться в такой семье. Потому, что в тебе слились две ветви самых могущественных родов! Потому что ты — родня как древним героям франков, как и римским императорам!.. Это простолюдинки могут идти замуж за того, за кого хотят. Чем человек ниже — тем у него больше свободы. Ни один владетельный рекс, ни один знатный человек не поймет... если я тебя отдам человеку, брак с которым не принесет пользы.
— Дядя, — простонала она в ужасе от его слов, которые были беспощадно правдивыми от первого до последнего слова. — Дядя... а как же я?
— А как же я? — спросил он. В голосе дяди она с изумлением услышала едкую горечь. — Думаешь, мы живем по своей воле?.. Я всегда делал то, что нужно для римского народа... а теперь для того племени, среди которого живем. Вспомни, я сумел и здесь, на диких землях не только уцелеть, но и возвыситься до конунга! Пусть и крохотного племени, но все же... А те конунги, что начинали жить для себя, теряли не только жизни... что наши жизни!.. исчезали их племена, гибло их семя, а земли захватывали другие — сильные и свирепые, чьи конунги неустанно помнят о благе своего народа!.. Не моя вина, что с севера надвинулись такие народы, что мое крохотное племя растворилось в нем, как горстка соли в весеннем наводнении. Брунгильда, у тебя невелик выбор. Можно еще отдать тебя за Кракурга, его земли соприкасаются с нашими на востоке. Правда, он сейчас занят войной с какими-то степными народами, что вторглись, словно из-под земли, но все же...
— Кто он? — спросила Брунгильда с надеждой.
— Он стар, — ответил дядя с грустью. — Настолько стар, что... Ну, он намного старше меня. У тебя никогда не будет детей. А я не увижу внуков. Но, возможно, этот брак укрепит связь наших племен, а его быстрая конница сможет придти к нам на помощь в трудный час...
Ее плечи зябко передернулись, едва представила старика с мутным взглядом, слюнявыми губами и трясущимися руками.
— Неужели никого другого нет? — вскрикнула она в отчаянии.
Тревор отвел взгляд, прошел к столу. Тяжело заскрипела отодвигаемая дубовая давка. Он грузно рухнул, опустил руки на столешницу. Пальцы были с вздутыми суставами, покрученные ревматизмом.
— Все остальные, — сказал он едва слышно, — ничего не могут с собой принести. Ни войска, ни земель, ни родственных связей. А их мечи... Что даже самый доблестный герой против войска этого Фарамунда?
Слезы выступили на ее глазах. Она выкрикнула с отчаянием:
— Я ненавижу его!
— Ненавидь, — согласился Тревор неожиданно легко. — Многие жены ненавидят мужей. Ну и что? Любовь и ненависть — одно, брак — другое. Тем более, когда... когда через тебя в брак... то бишь, тесный союз, вступают, можно сказать, два племени...
— У этого разбойника нет племени!
— Но у него есть земли, — сказал Тревор с грустью. — У него бурги и города. У него войско, что растет, как снежный ком. На него работают сотни тысяч людей! Он уставил свои кордоны виселицами, в лесах ветви деревьев гнутся от страшных плодов с людскими лицами, зато мирные хлебопашцы выходят в поле без меча и лука!.. Брунгильда, он уже сейчас могущественнее сотен рексов и конунгов, которых видимо-невидимо на этих землях! Я оставил свое племя, вез Лютецию с единственной целью. Да-да, через ее брак с могущественным римским военачальником... или даже варварским рексом — спасти наше племя! А сейчас я пытаюсь уговорить тебя дать согласие на брак.
Она сказала едко:
— Франки своих дочерей не спрашивают!
— Я не франк, — ответил он. — Да и франки разные... Римляне тоже не спрашивают своих детей. Я просто прошу тебя выбрать свой путь верно. Откажешься, что ж... Но уже сейчас мое племя отброшено с наших земель, которые мы возделывали эти пять-шесть поколений. Нас теснят неведомые народы! Не все равнодушно проходят мимо. Иные требуют дань: скотом, деньгами, кровью. Мир сошел с ума, все народы сдвинулись с мест, где им определил быть Господь, все куда-то кочуют, что-то ищут... Это конец света, девочка моя. Только Рим еще держится, последняя наша надежда. Пока стоит Рим, вселенная уцелеет.
Она едва слышно прошептала:
— Какой он хоть... этот Фарамунд?
Тревор, хотя должен бы ощутить облегчение при виде Брунгильды, что уже сдалась, почувствовал острую жалость.
— Ты же видишь, он достаточно молод, так как войска водит в бой лично. Один из этих неистовых героев, что приходят в ярость при виде врага, грызут щит, а в бой бросаются, предварительно сорвав с себя одежду. Не думаю, что он будет обращать на тебя много внимания. Скорее всего, после брачной ночи попьянствует с соратниками пару недель, а потом снова на войну. Где-нибудь сгинет, герои долго не живут.
— Его убьют?
Он развел руками:
— Это называется иначе. Дескать, боги их любят — забирают в свою дружину.
— А что же я?
— Ты останешься царственной вдовой, — утешил он. — Пока не подрастет сын, будешь править... если он предварительно не назначит опекуна. Возможно, во второй раз ты выйдешь замуж более удачно. Уже по своей воле.
Она опустила голову, задумалась.
Вторую неделю они двигались по дороге, ведущей в Рим. Во всяком случае, она вела на юг. Небо начало очищаться, все чаще люди видели синеву вместо серых, неопрятных, словно весенний снег, туч. Белые лица стали покрываться золотистым налетом, а молодой Унгардлик, что ехал с обнаженными плечами, ухитрился обжечь их до волдырей.
Дважды переходили мелкие реки, а на исходе третьей недели пошли по берегу широкой полноводной реки.
Фарамунд ехал на белом жеребце во главе передового отряда. Он очнулся от тяжелых дум, когда крупные чайки налетели с таким оглушительным криком, словно намеревались заклевать всех начисто. Рядом покачивался в седле Вехульд, он даже пригнулся, а птицы сделали победный разворот и унеслись, Чайки помельче прошли мимо большой стаей. Вдоль берега тянулись огромные стаи крупных серых гусей, отдельно держались лебеди, зато длинноногие цапли и аисты торчали всюду, похожие на сохнущие на палках комья тины.
Над рекой, часто и шумно лопоча крыльями, пролетали бестолковые утки, а у самых берегов из спокойной воды часто высовывались толстые морды сомов. От них медленно и величаво расходились круги, похожие на защитные валы крепостей, а рыбы хватали с камышей стрекоз, жуков, посматривали на проплывающих уток.