Раздался резкий пронзительный звон. Хакама дернулась, на миг заболели все зубы, тут же затихло, но в груди остался страх, а когда подняла глаза на панцирь, страх вздыбил кожу мелкими бугорками.
Скорлупа исчезла! Невидимый таран уперся во второй слой. Хакама не успела укрепить слабое место, как снова по ушам резко щелкнуло, острая боль стегнула уже не только в зубы, но защемила глаза. Непроизвольно она бросила все силы на тре-тий слой, теперь уже он стал внешним, справа и слева хрипело и булькало во впалых грудных клетках магов, кто-то бормотал вслух, не обращая внимания, что могут услышать и запомнить, кто-то ругался... а может, это тоже заклятия, очень мужские и крепкие.
— Да помогите же!
Она услышала свой вскрик, больше похожий на стон. Боровик, что стоял посреди, как полусгнившая копна соломы, все обозревал и ни во что не вмешивался, вздрогнул и двинулся к ее окну. Она ощутила волну жара, что пошла от его тела, скорлупа сразу задрожала, вмятина перестала углубляться, медленно-медленно начала вытеснять незримый таран.
В помещении было влажно и жарко, как в натопленной бане. Хакама захлебывалась, грудь жадно прогоняла нечистый воздух через легкие. В узкие окна вливались жалкие струйки, тут же тонули, ибо восьмеро магов разогрели воздух и даже стены, как раскаленные слитки металла.
Внезапно треск разбитой скорлупы ударил по ушам резко, до боли в зубах. Она ощутила соленый вкус во рту. В помещении стояла ругань, кто-то во весь голос призывал богов, рядом воздух дрожал от рук Россохи, что мелькали как крылья ветряка.
— Он проломил и эту скорлупу! — прозвенел чей-то тонкий, как лезвие острого ножа, голос. — Он проломил...
Беркут гаркнул люто:
— Ну и что? Остались еще четыре! Быстрее всю мощь, пока он не собрался...
Пот бежал по бледным лицам. Она слышала хриплое дыхание, всюду вытаращенные глаза, бледные лица. Сцепив заклятия, они удерживали скорлупу, уплотняли, наращивали слой за слоем, выкладывали всю мощь, уже не оставляя ничего для защиты друг от друга.
Когда скорлупа дрогнула, все ощутили, что это только пробный удар, затем тряхнуло, еще и еще, но скорлупа держала. Они боялись посмотреть друг на друга, и не зря: скорлупу затрясло, удары обрушивались с разных сторон.
Багровое солнце медленно опускалось. Башня слегка вздрагивала, но уже глухо, а дыхание колдунов, напротив, выравнивалось. Хакама первая ощутила, что хотя от усталости едва может пошевелить губами, однако напор выдержали.
— Сколько? — прошептала она.
Воздух был горяч, пропитан запахом пота, хриплое дыхание раздавалось сразу из восьми глоток, но ее услышали, Россоха выругался, задыхаясь и хрипя, как загнанный конь, бросил люто:
— Одна!
— Чт-т-то?
— Последняя, — повторил он сипло. — Теперь мы крепим твою...
Мир покачнулся перед ее глазами. Когда зрение очистилось, она рассмотрела, что башню окружает ее скорлупа, а дальше по степи расходятся семь выжженных кругов, где земля спеклась в отвратительную ноздреватую массу.
Семеро мужчин, бледных и взмокших, стояли у окон. Она видела, как дрожит над ними воздух, все держат последний барьер всеми силами, все вливают свою мощь в ее скорлупу!
— А где он?
— Сейчас взгляну, — ответил Россоха. — Пора...
Несмотря на потрясение, ее сердце радостно екнуло. Могучий колдун, полный силы, которой никто не знает даже теперь, уже начал выполнять ее повеления. Пока бездумно, а потом...
В десятке шагов от скорлупы на траве распластался лицом вверх человек. Он бессильно раскинул руки, голая грудь часто вздымалась, а когда Россоха приблизил магический глаз, лицо лесного колдуна выросло, уже и другие увидели нечеловечески зеленые глаза, потемневшие от усталости, на лбу крупные капли пота, побледнел как мертвец, а скулы вот-вот прорвут сухую кожу.
— Так вот он каков, — проговорил Беркут задумчиво. — Я его видел... но не таким.
Сейчас, когда опасность миновала, он уже вовсю старался понять источник его мощи. Без злобы, без недоброжелательства.
— Он опасен, — обронила Хакама. — Если бы я знала, насколько он опасен!
В ее сладком голосе проскользнули тонкие булатные нити. От края стены на лицо Беркута падали тени, она не могла рассмотреть выражение его глаз, но голос не понравился, когда Беркут все всматривался и всматривался в крохотную фигурку с красной головой.
— Он же совсем мальчишка!
— Мальчишка, — согласилась Хакама. — Тем и опасен.
— Старик бы так не рискнул, — согласился Беркут. — Старик вообще бы махнул рукой на весь белый свет. Мне хорошо и ладно. А у молодого... мы все когда-то хотели все исправить, все переделать, всех осчастливить...
В жарком воздухе потекли запахи гнили, рыбьей икры, все ощутили, что открыл рот Ковакко, а потом услышали его булькающий голос:
— Он просто туп. Все еще торчит, пень! Понятно же, что теперь только лоб раздробит. Мы, если честно, сперва растерялись, но сейчас даже Хакаму на испуг не взять.
Колдунья скользнула по нему прохладным взором. Беркут ощутил, как по всему его телу пробежали сотни муравьиных лапок.
— Он выдохся, — предположила она. — Сейчас его муха собьет с ног.
— Потому и не поднимается, — засмеялся Боровик.
— Лучше бы так и лежал...
— А жратаньки?.. Когда я был помоложе, меня все время терзал голод.
Беркут предположил осторожно:
— А он не сможет куда-то быстренько сбегать, поесть и вернуться?
Хакама покачала головой:
— На сотни верст корм только для моих муравьев. Это не нарочно, просто я заботилась о своем муравьином народце.
Боровик сказал задумчиво:
— А что толку?.. Он уйдет за едой, мы разбежимся, а если он вернется?.. Сотрет с лица земли эту башню, одной Хакаме его не удержать. А потом отыщет и нас.
Автанбор и Сладоцвет держались ниже травы тише воды, даже к окнам подошли, когда остальные колдуны попадали в кресла без сил, шумно дышали, старательно набирая магической мощи из пространства.
К ним дважды подходила Хакама. Все видели, как оба колдуна в первый раз даже отпрянули, но она говорила и говорила, наконец Автанбор кивнул, в глазах блеснула свирепая радость. Сладоцвет наклонил голову с явной неохотой, но когда вскинул руки к потолку, донесся далекий гром: небо подтвердило нерушимость его клятвы.