— Мало, — быстро ответила она. — Правда, мы ищем цели во всех снах и мечтаниях, но не пользуемся ими, чтобы изменить нашу жизнь. На нас такие же цепи древнего страха и рока, как и на вас. Мы пользуемся нашим мозгом для накопления знаний, но в очень многом раски для нас чужие. А почему? Почему так должно быть? Сначала — потому что вы гнали и убивали нас, обезумев от катастрофы. Позднее, когда ваша мысленная сила изменилась, вы думали о нас не больше, чем о лесных зверях. Мы оба сейчас говорим правду. Разве это не так?
— Мы были и совсем беспомощными, как дети. Мы подчинялись любому вашему приказу, когда пересекали вашу тропу или каким-нибудь образом привлекали ваше внимание. Разве вы не видели, что, так обращаясь с нами, вы оживляли тени, рожденные в Кал-Хат-Тане?
Элосса признала логичность его слов. Боль за разрушенный город, появление из космоса такой расы, как юрты, разрушило их мышление и воссоздало его по новому образцу. Каким образом юрты стали надменными? Они замкнулись в своем высокомерии и свою добровольную ссылку считали искуплением. Но дела их были бесплодными, не приносили пользы.
Допустим, что сначала они не могли жить в мире с раски, допустим, что действия машин совершенно изменило их, но с течением времени они могли завязать контакты, повернуть свои таланты на пользу раски, вместо того чтобы ревниво охранять их и пользоваться высшим сознанием для ненужного учения. Их гордое мученичество было ошибкой. Элосса впервые увидела жизнь юртов такой, какой она была, и скорбела, что жизнь эта не пошла по-другому пути.
— Все это так, — печально сказала она. — Мы осуждали вас, и вы вправе были осуждать нас. Наказание необходимо, но есть другие формы исправления ошибок. Выбрав такую эгоистичную форму, мы этим лишь утверждали происходящее. Как мы не видели это? — закончила она.
— А почему мы тоже не видели, что лежим в пыли из-за того, что позволили прошлому похоронить нас? — подхватил он. — Мы не нуждались в юртах, чтобы построить все заново. Однако не нашлось человека, который заложил бы первый камень в основание. Мы тоже замкнулись в своей гордости, мы, из Дома Филбура, все время оглядывались в прошлое и думали лишь о мести тем, кто скинул нас с нашего трона. Мы были слепы и шли ощупью.
— А мы были слепы и даже не шли ощупью, — поддержала Элосса. — Да, у нас есть таланты, но мы мало пользуемся ими. Что могло бы вырасти здесь, если бы мы свободно пустили их ради дела жизни? — Она как бы проснулась от наркотического сна, в котором находилась все время, и стала понимать, какие возможности лежат впереди. Но она была одна, а против нее стояла сила традиций и обычаев, и эту стену она и надеяться не могла сломать. И она растерялась, видя, что прозрение ляжет на них еще большим грузом.
— Куда мы пойдем и что будем делать?
— Это вопрос для нас обоих, — сказал он. Напряжение ушло из его тела. — Слепой не всегда приветствует зрячего, столкнувшись с ним. Они должны и будут бояться друг друга. А страх рождает злобу и недоверие. Пропасть между нами слишком велика.
— И через нее никогда не будет моста? — В ней было ощущение, похожее на то, какое было, когда она видела прощание со звездами. Неужели она будет всегда в плену своей неправильно понятой ответственности?
— Я думаю, будет, когда юрт и раски встретятся и поговорят, выбросив из сердца и разума прошлое.
— Как мы здесь?
Стэнс кивнул.
— Как мы здесь.
— Если я вернусь в свой клан, — медленно произнесла она, — и расскажу, что случилось, я не уверена, что меня выслушают с открытым сознанием. Здесь есть иллюзии. Мы оба имели с ними дело, оба пострадали от них. Те, кто выполнял Паломничество до меня, наверняка тоже встречались с ними и теперь скажут, что я пострадала от более искусной и опасной иллюзии, — она была честна не только по отношению к Стэнсу, но и к себе. — И думаю, что именно так и скажут, по крайней мере те, кто совершал Паломничество и знает природу этого места.
— А если я вернусь к своему народу и предложу объединиться с юртами — меня убьют, — он говорил правду, Элосса в этом не сомневалась.
— Но если я вернусь и не поделюсь тем, что узнала, — продолжала Элосса, — я изменю самой себе, своей лучшей части, потому что стану лгать, боясь правды. Мы не можем лгать и оставаться юртами — это вторая часть бремени, наложенная на нас высшим сознанием.
— А если я вернусь и буду убит за то, что скажу правду, — он слабо улыбнулся, — какая от этого польза моему народу? Итак, похоже, что мы должны стать лжецами помимо своей волн, леди Элосса. А если ты и в самом деле не можешь лгать, то тебе предстоит даже худшее.
— Здесь есть горы, — сказала Элосса, — и я могу жить одна. Я ведь юрт, мы не приучены спать на мягком и есть много. Кто знает будущее? Еще кто-нибудь придет сюда в Паломничество и увидит так же ясно, как я. Пусть таких будет горсточка — из маленького семечка вырастают большие деревья.
— Тебе вовсе не обязательно быть одной. Наше просветление еще слишком юное. Может быть, стоит подумать о путях и средствах, которые покажут нам, что мы можем делать? Это лучше, чем оставаться в постоянном изгнании. Я знаю, что юрты предпочитают жить в стороне от всего. И ты все еще держишься за это, леди Элосса?
Он обратился к ней, как высокородный раски обращается к ровне. Она удивленно посмотрела на него, когда он протянул ей руку. Этим он предлагал ей перечеркнуть все, чему ее учили всю жизнь. Но не это ли учение наложило оковы на нее и на весь ее род? Не лучше ли разрушить их?
— Я не держусь за то, что может направить мой мозг по фальшивому пути, — ответила она и медленно протянула свою руку, борясь с отвращением, потому что ее плоть должна была коснуться чуждой плоти. Но ей предстояло со многим бороться и многое узнать. Наступало новое время.
Ветер выл и стонал вокруг последних остатков Кал-Хат-Тана, поднимал песок и наращивал холмы, которые и так уже почти скрыли от неба мертвый корабль. Хотя Элосса, живя в суровых высотах, хорошо была знакома с дыханием зимы, она вздрогнула, спустившись по трапу вниз. Ее тревожил не только этот холодный ветер, но и холод внутренний. Она пришла сюда по обычаю своего народа, чтобы открыть тайну юртов, и твердо сделала выбор. Узнав о сущности бремени, наложенного смертью на ее род, она сознательно решила не следовать установленному веками правилу — вернуться в свой клан, — а попытаться думать по-новому, найти «золотую» середину, где юрты и раски будут когда-нибудь жить в мире и согласии, а прошлое будет похоронено с Кал-Хат-Таном и кораблем.
— Наступает дурная погода. — Ноздри раски шевельнулись, словно он, как дикие обитатели горных высот, мог почувствовать какое-то изменение ветра, служившее предупреждением. — Нам понадобится укрытие.
Элосса все еще не могла поверить, что она и раски могут беседовать, как люди одной крови и клана. Она держала в тугой узде свой мысленный посыл, понимая, что она бессознательно станет общаться или пытаться общаться без слов, а для раски такое общение было страшным отвратительным вторжением. Ей следует быть осторожной в этой еще непрочной дружбе. Стэнс уверял, что его Дом некогда правил в Кал-Хат-Тане, и он был рожден и воспитан для мести юртам. Но он первый из своего рода вошел в полузасыпанный корабль и узнал правду о том, что произошло в давние времена. Узнав это, он откинул свою давно возникшую ненависть, поскольку был достаточно разумен, чтобы понять, что город оказался разрушен из-за прискорбной ошибки, и что на его народе тоже лежит какая-то часть вины, заключающаяся в том, что он позволил себе отбросить цивилизацию и стать ниже, чем мог быть.