Я знала название этому чувству. Страх.
Я всерьез боялась, что у людей, улыбающихся мне, вдруг обнажатся клыки, а из красной пасти высунется раздвоенный язык. Мои ночи были наполнены кошмарами, развивающимися по одному сценарию: те, кого я знала, являлись мне в моих снах с приветливыми лицами, и поначалу я доверчиво шла им навстречу, хотя внутренний голос надрывался, запрещая мне приближаться; затем я хотела повернуть обратно, но ноги сами несли меня, и я с ужасом видела, как преображаются знакомые лица: с одних клочьями слезает кожа, обнажая черные, слепые провалы глазниц, другие сминаются, как пластилиновые, – носы съезжают на сторону, языки выдираются, вытягивая за собой клубки внутренностей, и обматываются вокруг шеи, преображая человека в изуродованную куклу – жуткую, движущуюся, протягивающую ко мне руки. Чудовища хватали меня, отрывая мне руки и ноги, а затем отшвыривали в сторону, и я пыталась ползти, как червяк, извиваясь всем телом, захлебываясь грязью, беззвучно крича.
Днем я видела людей, которые приходили ко мне во снах, и не могла открыть рта, чтобы заговорить с ними.
Если бы я была умнее или опытнее, то поняла бы, что мне стоит показаться врачу. Но я боялась психиатров и не знала, где их искать, к тому же у меня не было денег. Осознавая, что мне нужно зацепиться хоть за что-нибудь, чтобы не сползти в омут безумия, я принялась искать спасения не вовне, а внутри себя.
Это оказалось сложно. Люди лгут, говорила мне та Вика, что сидела во мне, закрыв глаза руками, как ребенок. Люди предают. Они разваливают твой мир и саму тебя на части, и ты не можешь уберечься от них. Они задумывают плохое. Если бы ты была другой, говорила она мне, то с тобой такого не случилось бы. Это ты во всем виновата.
Как ни странно, в конце концов именно этот тонкий детский голосок, упрекавший меня, подсказал мне путь к спасению. Если это я сама виновата в том, что произошло, значит, нужно сделать так, чтобы от прежней меня ничего не осталось. Моя глупость, мое незнание людей были причиной исчезновения моего мира – значит, следует начать с себя, а затем уже менять мир. Я представила дом с множеством комнат, каждую из которых требовалось разрушить и перестроить заново, разломать стены и возвести на их месте другие, куда более прочные, и первый раз за все время искренне рассмеялась, примерив к себе выражение «прохудилась крыша». Предстояло ее залатать.
Знаете, мне до сих пор кажется, что за те полгода я поумнела больше, чем за всю предыдущую жизнь. Совершила, так сказать, качественный интеллектуальный скачок. Наверное, мне не хватало хорошей встряски или такого удара, какой я получила. От него я стала молчуньей, наблюдающей за людьми и пытающейся понять скрытые мотивы их поведения. Прежде я совершенно не задумывалась над этим и теперь чувствовала себя ученым, открывающим новые миры.
Именно в то время у меня начал вырисовываться план. Если раньше я существовала, будто погруженная в воду, не думая ни о чем, кроме того, что нужно плыть, то теперь я стала оглядываться вокруг и думать над тем, в какую сторону меня несет течение.
План мой заключался в том, чтобы уехать отсюда. Я имею в виду, из страны. Много лет я жила в коконе, возникшем благодаря деньгам мужа и моим собственным стараниям и куриной слепоте: я не видела очевидных вещей. Теперь эти вещи сами бросались в глаза.
Существа вокруг меня пили, курили, били жен и детей и беспрестанно ругались. Нищая беспросветная жизнь, полная унижений и заискиваний, поисков «своего» врача, «своего» сантехника, «своей» заведующей детским садом... Самые простые действия обставлялись массой преград, превращались в бег с препятствиями по пересеченной местности: взять одну бумажку, выпросить вторую, угрозами добыть третью – и все это лишь затем, чтобы на финальном этапе выяснить, что требуемую справку тебе все равно не дадут, неважно, по каким причинам. Я ненавидела существующую вокруг реальность, где меня растоптали, а купленный моим мужем судья лишил меня всего, на что я имела право, и отдавала себе отчет, что не смогу приспособиться к ней – слишком дорого бы мне это далось.
Самым логичным выходом была «заграница». Та самая, где я никогда не была, но о которой имела представление из фильмов: с низким уровнем преступности и с уважением к человеку, с чистыми улицами и одинаковыми домиками, слипшимися боковыми стенами.
Перебрав затратные по времени варианты вроде получения востребованного в Европе образования и переезда туда для работы, я остановилась на том, который предполагал минимум усилий: на замужестве. Мне казалось, что я иду путем, которым до меня шли немногие, и готовилась пробивать стены головой в поиске женихов. Однако выяснилось, что агентств, промышляющих сводничеством, в Москве пруд пруди, и мне невероятно повезло, когда, придя в одно из них, я попала к Тамаре Васильевне.
Сейчас мне очевидно, что тогда я представляла собой жалкое зрелище в своих поношенных, вышедших из моды вещах, которым я тщетно пыталась придать если не благородный, то хотя бы пристойный вид. Но в глазах у меня, как сказала позже Тамара Васильевна, горел фанатичный огонь, а она уважала фанатиков.
Ее фамилия была Плих. Низкая, широкая в кости, массивная и значительная, как языческий божок, Тамара Васильевна подбирала партии «своим девочкам» на протяжении пятнадцати лет. Она говорила низким красивым голосом, сидела неподвижно, совершенно не жестикулируя, и основную работу поручала своим помощницам, за исключением редких случаев. Таким редким случаем стала и я.
Придя первый раз в фирму госпожи Плих, я растерялась от атмосферы деловитой озабоченности, царившей там. Мне казалось, что меня ждет подобие борделя, и я настроила себя соответствующим образом, чтобы не быть шокированной и смущенной. Действительность не имела ничего общего с моими представлениями: хороший офис, просторные кабинеты, персонал, похожий на учительниц... Меня усадили в кресло, вкратце узнали, чего я хочу, и попросили принести удачные снимки – две штуки: лицо крупным планом и портрет во весь рост. Я пробормотала, что как раз снимков-то у меня и нет, и почувствовала себя очень глупо – действительно, можно было догадаться о том, что фотографии понадобятся сразу.
– Сделаете снимки, напишете резюме и приходите, – не терпящим возражений тоном сказала беловолосая девушка. – Тогда получите анкету.
– Нет. – Я сама услышала, что в моем голосе лязгнул металл. – Я сначала заполню анкету, раз уж пришла, а завтра принесу все остальное.
Мне почему-то показалось принципиальным закрепиться в этом месте, не дать беловолосой отправить меня прочь под предлогом отсутствия фотографий, и я всерьез собиралась доказывать, что имею право на свой кусок заграничного счастья. В комнате ощутимо повисло напряжение.
– Заполняйте. – Девушка бросила передо мной лист, спланировавший на стол, и я судорожно принялась записывать ответы, боясь, что анкету вот-вот отнимут.
Вот тогда-то в дверях и возникла Тамара Васильевна, совершавшая ежедневный обход, как хирург по палатам или военачальник, проверяющий свою армию. Она бегло осмотрела меня, сделала свои выводы и поманила смуглым пальцем, будто цыганка, собирающаяся выманить у встреченной тетки единственную золотую цепочку.