– Та-а-ам... Обидел!
– Кто? Кто тебя обидел?
– Та-ам! Обидели Лешу!
Он шмыгнул носом и махнул рукой в сторону двери.
– А Леша его – так! Ы-ы-ы!
Он показал, как именно сделал Леша, и у Тани похолодело внутри. «Подрался с кем-то... ударил его... Но почему кровь???»
– С кем ты подрался, Алеша? – тихонько спросила она, следя за голосом, чтобы не напугать его. – С мальчиком?
Он, мыча, замотал головой, и на нее полетели брызги с его мокрых волос.
– С девочкой?
Снова отрицательное мычание.
– С дяденькой?
– Дя-дя! Бо-бо дядя! Дядя Алешу бо-бо!
Таня опустилась на землю и с минуту мучительно соображала, что делать дальше. Наконец, решившись, выглянула наружу и, увидев, что мать скрылась в доме, потянула брата за рукав.
– Вставай!
Он не сразу, но поднялся и послушно пошел за ней.
– Леша, пойдем туда, где ты с дядей дрался. Понимаешь?
Он закивал, но глаза у него стали мутные, и Тане пришлось повторить еще несколько раз, прежде чем она убедилась, что он действительно ее понял.
– Ку-ре-оша!
– Тише, тише! Знаю, что Куреша! Побежали.
Она выскользнула из сарая, поманила его следом, прижала палец к губам. Он уже улыбался, включившись в ее игру: они частенько бегали друг за другом тихо, как мышата, чтобы не слышали отец и мать. Вот и сейчас они прокрались мимо дома, выскочили на улицу, с которой полуденный июньский жар прогнал всех, даже ленивых кур, и пустились бежать в сторону Куреши.
У реки Алеша отодвинул сестру в сторону и уверенно пошел видимой ему одному тропинкой. «Не первый раз уже здесь... – отметила Таня, осторожно ступая за ним босыми ногами. – Господи, а это что?»
В зарослях осоки лежала широкая доска. Мальчик ухватил ее за край, потащил, кряхтя от натуги, и бросил Татьяне под ноги.
– Ты на этом плыл?! Куда?
Ответ был ясен ей без слов, и жест брата – он махнул рукой в сторону острова – оказался лишним.
Снимать платье она постеснялась, и только завязала его узлом между ног. Когда они вошли в воду, Алеша лег на доску и поплыл, широко загребая ладонями, отгоняя воду назад с такой силой, что она бурунчиками закручивалась вокруг края доски, изъеденного короедами. На сестру он даже не обернулся.
Татьяна плавала отлично, но она опасалась, что не справится с течением. Однако они справились. Когда запыхавшиеся брат с сестрой выбрались на берег, то лежали несколько минут, приходя в себя. Алеша встал первым и так же уверенно, как раньше, двинулся вдоль ивовых зарослей. Татьяна побежала вслед за ним, не оборачиваясь, и потому не заметила человека, наблюдавшего за ними издалека.
Они свернули в лес, и Таня ойкнула, наколов ступню опавшими хвоинками. Алеша двигался вглубь, не обращая внимания на иголки, но несколько минут спустя замедлил шаг, а затем и вовсе остановился, виновато оглянувшись на сестру.
– Что там? – шепотом спросила Татьяна, всматриваясь в кусты.
– Дядя! Не-е-е-е...
Она видела, что брат напуган. На лбу у него выступил пот, а ее саму колотила дрожь: мокрое платье отвратительно холодило кожу. Татьяна постаралась взять себя в руки, отодвинула Алешу и сделала несколько шагов по направлению к зарослям. «Кто там? Может, пьяный в кустах?» Но она знала, что никаких пьяных здесь быть не может. Пьяный просто не добрался бы до острова, утонул в Куреше.
Раздвинув ветки, она неожиданно для себя оказалась на краю неглубокой лесной ямы, на дне которой лежал человек.
Вид его был так страшен, что Татьяна прижала руку ко рту, сдерживая крик. Лежавший был бесповоротно, беспощадно мертв. Разбитая голова, залитая кровью, раскинутые в стороны руки, на которых тоже темнели брызги... Кровь была везде: на траве, на ветках, на камнях...
«На камнях...» – подумала Таня.
Она обернулась к Алеше. Тот сидел на земле, закрыв голову руками, и раскачивался. Обычно это случалось после того, как его наказывали родители. Шагнув к брату, Таня присела перед ним на корточки и спросила, едва слыша свой дрожащий голос:
– Алеша, ты камнем его ударил?
Тот пробормотал в ответ что-то невнятное, продолжая закрывать руками лицо.
– Алеша... Я не буду ругаться. Честное слово! Только скажи: ты его ударил, да?
Брат поднял к ней сморщившееся лицо.
– Не дал! – гнусаво промычал он. – Дядя плохой! Не дал Алеше... – дальше пошел поток нечленораздельных слов, голос брата звучал все громче, и Таня в панике зажала ему рот.
– Тише, тише! Господи... Сиди здесь, не говори ничего!
Она вернулась к яме и несколько минут расширившимися глазами смотрела на труп. Холод от промокшего платья проник ей под кожу и, казалось, сжимал сердце. Все внутри было холодным. Таня машинально дотронулась рукой до щеки и чуть не вздрогнула: кожа пылала, словно у нее был жар.
Она представила, как найдут тело, узнают, кто убил, заберут у нее Алешу и будут его лечить... Точнее, не лечить, а делать с ним кое-что другое в такой лечебнице, откуда она не сможет его забрать. Может быть, ей разрешат приходить к нему, и тогда раз в неделю она будет видеть его – то, что от него останется. А может быть, и не разрешат. Таня не знала, разрешают ли родственникам навещать слабоумных убийц.
Подумав о лечебнице, она еще раз провела рукой по щеке, но на этот раз не почувствовала собственного прикосновения. Ей было очень трудно думать и приходилось буквально вытаскивать из своей головы мысли о том, что предстоит сделать. Они путались, словно ниточки мулине из вышивальной коробочки, и каждая мысль была яркой – слишком яркой, отвлекающей внимание, а ей требовалось распределить их по степени важности. Таня попыталась приглушить цвета, но у нее не вышло, и тогда от отчаяния и неспособности соображать она застонала, совсем как брат, обхватила голову руками и сильно нажала пальцами на веки – так, что перед глазами забегали сначала черные, а затем желтые пятна.
Это помогло. Из вороха ниток-мыслей осталась одна, выделившаяся ярко-лиловым цветом. «Лопата. Мне нужна лопата».
Алешу она оставила сидеть возле тела. Приняв решение, Татьяна стала делать все очень быстро, хотя ей было очевидно, что она не предусмотрела и половины того, что должна была предусмотреть.
Обратно она переправилась на Алешиной доске, а прибежав домой, первым делом поменяла длинное вымокшее платье на короткое, быстро сохнущее. Отец и мать храпели после обеда, не интересуясь, где дети, и Таня поблагодарила бога за их равнодушие. Сейчас оно было ей только на руку.
Лопата, мешок... Она схватила старый заступ – тот самый, которым собиралась гонять приблудную собаку, – и обернула мешковиной. Если ее увидят, скажет, что идет копать какие-нибудь лесные цветы для палисадника. Но после полудня деревня должна быть безлюдна...