– О Господи, – и Тавия терпеливо объяснила – Я люблю его, и он меня любит, поэтому я вышла за него. Здесь это делается так.
– Так-так, – доктор Гоби покачал головой. – Конечно, я знаком с этими сентиментальностями двадцатого века и их обычаями, дорогая, но так ли уж нужно было тебе… э-э… натурализоваться?
– Мне все это нравится, – сказала она.
– Молодые женщины романтичны, я знаю. Но подумала ли ты о неприятностях, которые причинишь сэру Джер… э-э… мистеру Лэттери?
– Но я избавила его от неприятностей, дядя Доналд. Здесь, если человек не женат, на него фыркают, а я не желаю, чтобы на Джералда фыркали.
– Я имел в виду не столько время, пока ты здесь, сколько то, что будет потом. У них здесь масса всяких правил относительно предполагаемой кончины, и доказательств отсутствия, и всякое такое; в общем, бесчисленные проволочки и сложности. А тем временем он не сможет жениться ни на ком другом.
– Я уверена, он не захочет жениться ни на ком другом. Скажи ты, дорогой! – обратилась она ко мне.
– Ни за что не захочу! – возмутился я.
– Ты уверен в этом, дорогой?
– Дорогая, – сказал я, беря ее за руку, – если бы все женщины в мире…
Спустя некоторое время доктор Гоби смущенным покашливанием обратил на себя наше внимание.
– Цель моего визита, – объяснил он, – убедить мою племянницу вернуться, и притом немедленно. Весь факультет в панике, и все обвиняют меня. Сейчас самое главное, чтобы она вернулась, пока не случилось ничего непоправимого. Всякий хроноклазм может повлечь за собой катастрофу, которая скажется на всех последующих эпохах. В любой момент эта эскапада Тавии может иметь самые серьезные последствия. И это повергает всех нас в крайнее волнение.
– Мне очень жаль, дядя Доналд… Особенно оттого, что я причинила вам столько неприятностей. Но я не вернусь. Мне очень хорошо и здесь.
– Но возможные хроноклазмы, дорогая! Мне эта мысль не дает спать по ночам…
– Дядя, дорогой, это пустяки по сравнению с хроноклазмами, которые произойдут, если я вернусь сейчас. Вы должны понять, что мне попросту нельзя вернуться, и объяснить это другим.
– Нельзя?!
– Да вы только загляните в книги – и увидите, что мой муж – ну не смешное ли старомодное слово? Просто нелепое! Но мне почему-то нравится.
Происходит это древнее слово…
– Ты говорила о том, почему не можешь вернуться, – напомнил доктор Гоби.
– О да. Ну, вы увидите в книгах, что сначала он изобрел подводную радиосвязь, а затем еще связь с помощью искривления луча, за что и был возведен в дворянское звание.
– Все это мне отлично известно, Тавия. Я не понимаю…
– Но, дядя Доналд, вы должны понять. Как, во имя всего святого, смог бы он все это изобрести, не будь здесь меня, чтобы объяснить ему? Если вы заберете меня сейчас отсюда, эти вещи вообще не будут изобретены, и что же получится?
Доктор Гоби некоторое время молча смотрел на нее.
– Да, – сказал он. – Да, должен признаться, что мне это соображение почему-то не приходило в голову. – И он погрузился в раздумье.
– А кроме того, – добавила Тавия, – Джералд ни за что не хотел бы отпустить меня; скажи, дорогой!
– Я… – но доктор Гоби не дал мне договорить.
– Да, – сказал он. – Я вижу, что здесь необходима отсрочка. Я изложу им это. Но имей в виду, что речь идет только об отсрочке. – Он направился к выходу, но у двери остановился. – Только, пока ты здесь, будь осторожна, моя дорогая. Тут возникают такие деликатные, такие сложные проблемы. Мне становится страшно при мысли о путанице, которую ты можешь вызвать, если… ну, если ты совершишь нечто столь безответственное, что окажешься в результате собственной прародительницей.
– Вот уж это действительно невозможно, дядя Доналд. Я ведь происхожу по боковой линии.
– О да! Да, это большое счастье. Итак, я не прощаюсь с тобой, дорогая. До свидания! И вам, сэр… э-э… мистер Лэттери, я тоже говорю: до свидания! Я верю, что мы еще встретимся – так приятно побывать здесь не только в роли наблюдателя.
– Правда, дядя Доналд, это просто потрясно! – согласилась Тавия.
Он укоризненно покачал головой.
– Боюсь, дорогая, твои познания в истории все-таки неглубоки.
Выражение, которое ты употребила, относится к более раннему периоду, да и тогда оно не являлось образцом хорошего стиля.
Ожидаемый эпизод со стрельбой произошел примерно неделю спустя. Трое мужчин, одетых под сельскохозяйственных рабочих, приблизились к нашему дому. Тавия узнала одного из них в бинокль. Когда я с ружьем в руках появился на пороге, они сделали попытку спрятаться. Я всадил в одного из них заряд дроби, и он, хромая, ретировался.
После этого нас оставили в покое. Немного спустя я приступил к работе над подводной радиосвязью – она оказалась, на удивление, простой штукой, – если уже знаешь принцип! – и подал заявку на патент. Теперь мы смогли перейти ко второму этапу – к передаче при помощи кривизны луча.
Тавия все время торопила меня: – Видишь ли, дорогой, я не знаю, сколько у нас с тобой времени. С тех пор, как я здесь, я все время пытаюсь вспомнить дату твоего письма – и не могу, хотя отчетливо помню, что ты подчеркнул ее. Я знаю, что в твоей биографии говорится, будто бы первая жена тебя бросила – какое дикое слово «бросила», словно я способна бросить тебя, милый мой! Но там не сказано, когда это случилось. Поэтому я вынуждена торопить тебя, иначе, если ты не успеешь закончить свое изобретение, получится ужасный хроноклазм. – А затем вдруг меланхолично добавила, – вообще говоря, хроноклазм так или иначе случится. Дело в том, что у нас будет ребенок.
– Нет! – вскричал я в восторге.
– Что значит «нет»? Будет. И я в тревоге. Никогда не слышала, чтобы с путешественниками во времени такое случалось. Дядя Доналд пришел бы в ужас, если бы знал.
– К черту дядю Доналда! – сказал я. – И к черту хроноклазмы! Мы отпразднуем это событие, дорогая.
Недели промелькнули быстро. Мои патенты были условно приняты. Я вплотную занялся теорией искривления луча и использования его для связи.
Все шло прекрасно. Мы строили планы: как назовем ребенка – Доналдом или Александрой; мы представляли, как скоро начнут поступать гонорары и можно будет попытаться купить Бэгфорд-хаус, как забавно будет впервые услышать обращение: «леди Лэттери», и толковали на прочие такие темы…
А потом пришел тот декабрьский вечер, когда я вернулся из Лондона после деловой встречи с одним промышленником, а она исчезла…
Ни записки, ни слова прощания. Только распахнутая дверь и перевернутый стол в столовой…
О Тавия, дорогая моя…
Я начал эти записки, потому что до сих пор испытываю чувство неловкости: этично ли числиться изобретателем того, что ты не изобретал? И мои записки должны были восстановить истину. Но теперь, дописав до конца, я сознаю, что такое «восстановление истины» ни к чему хорошему не привело бы. Могу себе представить, какой поднялся бы переполох, вздумай я выдвинуть свое объяснение для отказа от возведения во дворянство, и, пожалуй, не стану этого делать. В конце концов, когда я перебираю все известные мне случаи «счастливых озарений», я начинаю подозревать, что некоторые изобретатели таким же способом стяжали славу, и я буду не первым.