Мы снова стали прикидывать.
– Это было, думаю, еще до смерти твоего отца, потому что Толлбой тогда именно и объявился, – сказал я.
Но мой двойник покачал головой.
– Смерть старика – не константа. В одном временном потоке она могла произойти раньше, в другом – позже.
Мне это не приходило в голову. Тогда я попробовал другое.
– Помнишь, когда мы с тобой поскандалили, – сказал я, глядя на Джин.
– Поскандалили? – удивилась она.
– Нет, ты не могла забыть, – сказал я с уверенностью. – Это было в тот вечер, когда между нами все кончилось. После того как я сказал, что не стану больше помогать твоему отцу.
Ее глаза широко раскрылись.
– Все кончилось? – переспросила она. – Наоборот, тогда-то мы и решили пожениться.
– Конечно, дорогая, – подтвердил мой двойник.
Я покачал головой.
– В ту ночь я пошел и напился вдрызг, потому что все полетело к чертям, – сказал я.
– Кажется, мы что-то нащупали, – заметил Питер номер два, облокотившись о стол; в глазах его блеснул охотничий восторг.
Я не разделял его радости. Мне вспомнился один из самых тяжелых моментов моей жизни.
– Я сказал тебе тогда, что по горло сыт упрямством твоего родителя и его идиотской теорией и не буду больше ему помогать, – напомнил я Джин.
– И я ответила, что ты должен по крайней мере делать вид, будто веришь в его идеи: ведь он сдает на глазах, доктор очень за него боится, и новое разочарование может его доконать.
Я решительно покачал головой:
– Я в точности помню, что ты ответила, Джин. Ты сказала: «Значит, ты такой же бездушный, как и все остальные, раз бросаешь старика в трудную минуту». Это были твои слова.
Оба они смотрели на меня, не отрываясь.
– Ну и пошло-поехало, – продолжал я вспоминать, – пока наконец я не сказал, что, видно, упрямство у вас в крови, а ты мне ответила, что вот, спасибо, вовремя узнала, что у меня в крови – эгоизм и бездушие.
– О, Питер, я бы никогда… – начала Джин.
Но тут мой двойник взволнованно перебил ее:
– Наверно, в этот момент все и случилось – в этот самый момент! Я никогда не говорил Джин о ее фамильном упрямстве. Я сказал тогда, что готов поставить еще опыт и что постараюсь быть со стариком как можно терпеливее.
С минутку мы сидели молча. Потом Джин сказала дрожащим голосом:
– Так все и получилось. И ты ушел и женился на ней вместо меня! – Казалось, она вот-вот заплачет. – Ах, как все ужасно, Питер, милый!…
– Сначала ты обручилась с Толлбоем, а я сделал ей предложение уже после, – сказал я. – Но это, наверно, была не ты, конечно, не ты. Это была другая Джин.
Она протянула левую руку и взяла руку мужа в свою.
– Ах, милый, – опять заговорила она тревожным голосом, – ты только подумай об этой другой «я». Бедная она, бедная… – Джин на минуту остановилась. – Может быть, нам вообще не стоило приходить. Сначала все шло нормально, – добавила она. – И, понимаешь, мы думали, что придем к себе, то есть к вам, в вашем времени, и встретим там тебя и другую меня, и все будет хорошо. Надо было мне раньше догадаться. Едва я увидела занавески, которые она повесила на окнах, как у меня сразу возникло ощущение – тут что-то неладно. Я уверена, что я бы такие никогда не повесила и другая «я» – тоже. И мебель – ну совсем не в моем вкусе. А сама она – о Господи!… Да, все получилось совсем, совсем не так, и только потому… Это ужасно, Питер, просто ужасно!…
Она вынула из сумочки носовой платок, вытерла глаза и высморкалась. Затем порывисто обернулась ко мне: в глазах ее по-прежнему стояли слезы.
– Ну, послушай, Питер… Ведь я совсем этого не хотела… Это все вышло неправильно… А та, другая Джин, где она сейчас?
– По-прежнему живет в нашем городке, – ответил я, – только ближе к окраине, на Ридинг-роуд.
– Ты должен пойти к ней, Питер.
– Но послушай… – с ожесточением начал я.
– Она же любит тебя, ты ей нужен, Питер. Ведь она – это я, и я знаю, что она чувствует… Как ты этого не понимаешь?
Я в свою очередь посмотрел на нее и покачал головой.
– Ты тоже не все понимаешь, – сказал я. – Знаешь ты, каково это, когда нож поворачивают в ране? Она замужем за другим, я женат на другой, и между нами все кончено.
– Нет, нет!… – вскричала она и в волнении опять схватила мужа за руку. – Нет, ты не можешь так поступить по отношению к самому себе и к ней. Это просто… – Она смолкла и в отчаянии повернулась к другому Питеру. – Ах, милый, если б мы могли как-нибудь ему объяснить, до чего это важно. Ведь он не может, он не в силах это понять!
Питер перевел взгляд на меня.
– По-моему, он все понимает.
Я поднялся со стула.
– Надеюсь, вы простите меня, – сказал я. – Я и так терпел сколько мог.
Джин стремительно встала.
– Извини, Питер, – сказала она с раскаянием. – Я не хочу причинять тебе страданий. Я хочу тебе только счастья – тебе и той, другой Джин. Я… я… – голос ее прервался.
Питер быстро вмешался в разговор.
– Послушай, если у тебя есть свободные полчаса, пойдем в комнату к старику. Там тебе легче будет понять, как приспособить к делу его аппараты. Собственно, для этого я и пришел.
– А ты зачем пришла? – спросил я Джин.
Она сидела ко мне спиной и не повернулась.
– Просто из любопытства, – сказала она дрожащим голосом.
Я не знал, как поступить, но все, что он говорил о сходстве наших умов, было правдой – то, что занимало его, интересовало и меня.
– Ладно, – сказал я не очень охотно, – пойдем.
На улице уже почти никого не было, когда мы вышли в темноту и направились в сторону института. За его воротами все, казалось, вымерло, в самом здании светилось лишь несколько окон – кто-то, видно, засиделся за работой. Мы шли по дорожке, Джин молчала, а Питер говорил про квантовое излучение времени и объяснял, что движение во времени пока ограничено определенными естественными условиями – нельзя, например, переместиться на соседнюю пластинку веера, если там нет для вас места.
Переместиться на ту жизненную линию, на которой расположена лаборатория старого Уэтстоуна, можно, например, лишь при условии, что там есть свободное место для так называемой «передаточной камеры». Если это место уже занято, то камера погибнет, а если вы хотите, чтобы она вернулась в целости и сохранности, надо непременно провести предварительное испытание. Это заметно сужает наши возможности: попробуйте переместиться по вееру слишком далеко, и вы окажетесь в той временной системе, в которой еще нет этой комнаты и сам институт еще не построен. Если же, очутившись в другой временной системе, передаточная камера попадет на уже занятую часть пространства или окажется где-то в новом измерении, последствия будут самые катастрофические.