Пять минут, прошло пять минут… Все еще живы… Почти наверняка мы покинули район основной воронки. Господи, у нас есть шанс. Дай нам его использовать… Идем, все еще идем. Все смотрят назад, смотрят и ждут. Неужели он еще не достиг дна? Наверное, нет. Слава богу… Уже больше семи минут. Может, она не взорвалась? Или глубина меньше пяти миль? Почему никто не может сказать? Сколько этот ад может длиться?! Худшее, должно быть, позади. Остальные суда кажутся уже белыми точками… Живы, Господи… пока живы… Все глядят назад… Боже! Море…"
На этом месте передача оборвалась.
Правда, диктор остался жив. Его судно и еще пять из всей флотилии вернулись без повреждений, но слегка радиоактивные.
В офисе ему сразу влепили выговор «за использование ряда выражений, оскорбивших слушателей пренебрежением к Третьей Заповеди».
В тот же день все споры прекратились сами собой. Нужда в нашей пропаганде полностью отпала. Скептики были посрамлены, все удостоверились, что в Глубинах есть Нечто, и это Нечто – очень опасно.
Над миром прокатилась волна тревоги. Даже русские, преодолев национальную сдержанность, признали, что потеряли три судна: одно исследовательское – восточнее Камчатки и два, без уточнения, снова у Курил. «Вследствие этого, – объявили они, – мы выражаем свое согласие на сотрудничество со всеми силами доброй воли во имя преодоления угрозы, с целью установления мира во всем мире».
На следующий день правительство Ее Величества предложило провести в Лондоне военно-морской симпозиум по вопросам изучения проблемы. Симпозиум продлился три дня и, по мнению правительства, был весьма своевременным.
Начались повальные отказы от билетов на морские рейсы; перегруженные авиакомпании были вынуждены объявить предварительную запись. Курс судоходных компаний резко пошел на убыль, увеличились цены на продукты, все виды табака исчезли с прилавков. Правительство наложило ограничения на продажу нефтепродуктов и готовило систему служб жизнеобеспечения.
– Ты только загляни на Оксфорд-Стрит, – говорила мне Филлис за день до открытия симпозиума, – раскупают все подряд! Особенно ситец. Самый задрипанный лоскут продается втридорога. Все готовы глаза друг другу выцарапать за шмутье, на которое неделю назад никто бы и внимания не обратил. Исчезло все до последнего клочка. Видно, припрятывают на складе, надеясь потом продать еще дороже.
– В Сити, говорят, то же самое, – подхватил я. – Похоже, скоро можно будет купить судоходную компанию, имея в кармане пару монет. Зато ни за какое состояние не удастся приобрести акции авиафирм. Цены на сталь возросли, на резину, на пластик – тоже. Единственно, чей курс пока стабилен – пивоваренные заводы.
– Я видела на Пикадилли одну парочку, они грузили в роллс-ройс два мешка кофе… – Филлис вдруг осеклась, до нее только сейчас дошли мои слова. – Ты продал акции тетушки Мэри?
– Давно, – улыбнулся я, – и вложил деньги… хм, довольно забавно, в производство авиамоторов и пластика.
Филлис благосклонно кивнула, причем с таким видом, будто я выполнил ее распоряжение. Затем ей в голову пришла другая мысль.
– А как насчет пропусков для прессы на завтра? – спросила она.
– Пропусков на симпозиум не было вообще, но объявлена пресс-конференция.
Филлис уставилась на меня.
– Не было?? Они думают, что творят?!
Я пожал плечами.
– Сила привычки. Когда они готовят грандиозную кампанию, то сообщают прессе ровно столько, сколько считают нужным, и, как правило, с большим опозданием.
– Да, но все же…
– Знаю, Фил, но нельзя же требовать от спецслужб измениться за одну ночь.
– Какая глупость. Совсем как в России. Там есть телефон?
– Дорогая, это же международный симпозиум! Не собираешься же ты…
– Естественно, собираюсь. Чушь какая-то!
– Но учти: с кем бы из высокопоставленных особ ты ни захотела связаться, тебе скажут, что он только что вышел.
Это ее остановило.
– Никогда не слышала подобной бредятины, – пробурчала Филлис. – Как, по их мнению, мы должны делать наше дело?
Говоря «наше дело», Филлис подразумевала совсем не то, что имела бы в виду еще несколько дней назад. Наша задача внезапно изменилась. Теперь мы уже не убеждали общественность в реальности невидимой угрозы, а поддерживали моральный дух и пытались не допустить паники. И-Би-Си завела новую рубрику – «Парад новостей», где мы, сами того не заметив, оказались в роли неких специалистов – океанических корреспондентов.
В действительности, Филлис никогда не состояла в штате компании, да и я расстался с И-Би-Си уже пару лет назад, но тем не менее кроме отдела выплат никто, по-моему, этого не заметил. Генеральный директор, ошибочно полагая, что мы его подчиненные, требовал от нас укреплять моральный дух общества, хотя зарплату нам начисляли не как прежде – раз в месяц, а поштучно и как придется.
Но о какой нормальной работе может идти речь, когда нет никакой возможности добыть стоящую информацию. Мы немного поговорили на эту тему, и я, оставив жену, пошел на И-Би-Си, в свой офис, которого, по существу, у меня не было.
Около пяти позвонила Филлис.
– Милый, – сказала она, – запомни, ты пригласил доктора Матета на ужин – завтра в клубе в девятнадцать ноль-ноль. Я буду с вами. Понял?
– Понял, дорогая.
– Я объяснила ему ситуацию, и он согласился со мной – это абсурд. Хотела пригласить и Винтерса – ведь они друзья – но тот сказал, что служба есть служба, и отказался. Я встречаюсь с ним завтра за ленчем, ты не против?
– Не возьму в толк, дорогая, почему служба не есть служба при встрече тет-а-тет? Ну, да ладно, можешь погладить себя по головке – ты хорошо поработала. Я ценю порыв души доктора Матета. Лондон сейчас переполнен всякими «ографами», которых он не видел много лет.
– Уж да. Теперь он в один день увидит их целую кучу.
На этот раз Филлис не пришлось улещать доктора Матета. Облокотясь на стойку, с шерри в руке, он напоминал мессию.
– У спецслужб свои правила, – изрек он. – Мы – дело другое. С меня никто не брал никаких обязательств. Я считаю своим долгом довести до общественности основные факты. Вы, конечно, читали официальное заявление?
Конечно, мы читали это заявление. В нем содержался чуть ли не приказ – всем судам держаться как можно дальше от Глубин, до специальных распоряжений. Естественно, что многие капитаны поступали так и раньше, но теперь, заручившись правительственной поддержкой, они могли ссылаться на это при любых разногласиях с судовладельцами.
– По-моему, там нет ничего особенного, – сказал я Матету. – Какой-то чертежник, гордый, как индюк, своей работой, обозначил опасные области глубиной более двадцати тысяч футов, а сейчас рвет на себе волосы, потому что кто-то ему сказал, что Глубины начинаются с двадцати пяти тысяч.