К середине дрянного промозглого лета Лондон совсем притих. Банды ушли, и остались только шакалы-одиночки. Без сомнения, их было довольно много, но в огромном городе они казались крохотной горсткой. Мы снова могли показаться на улицах без страха тут же быть убитыми.
Вода неумолимо поднималась, не оправдывая никаких прогнозов: самые высокие приливы достигали уже пятидесяти пяти футов. Граница наводнения проходила севернее Хаммерсмита, захватывала большую часть Кенсингтона, тянулась вдоль южной стороны Гайд Парка, затем к югу от Пикадилли, через Трафальгарскую площадь вдоль Стренда и Флит-Стрит и дальше шла к северо-востоку выше западной стороны Ли Уолли; только Сити и холм с собором Святого Павла оставались незатопленными. На юге граница пролегала через Барнис, Баттерси, Сауфварк, большую половину Дептфорда и нижнюю часть Гринвича.
Однажды во время прилива мы прогуливались возле Трафальгарской площади. Вода плескалась у самых ног. Стоя у балюстрады и глядя на забрызганных пеной львов Ландсейера, мы гадали, что бы сказал адмирал Нельсон при виде своей статуи в окружении покачивающейся на воде удивительной коллекции обломков.
На полузатопленных шестах, светофорах, фонарях – излюбленном месте голубей – сидели чайки, кое-где на деревьях чирикали воробьи; скворцы еще не покинули церковь Святого Мартина, а вот – голуби, голуби улетели.
– Не помню, кто сказал: «Так кончится мир – не грохотом, а хныканьем», – произнес я, глядя на тоскливый пейзаж.
– Не помнишь?! Да это же Эллиот!
– Да? Видимо, он обладал даром предвидения.
– Величайшее предназначение поэта – предвидеть, – назидательно отозвалась Филлис.
– Хм, – усомнился я, – а может его миссия – снабжать нас цитатами при всяком неожиданном повороте событий. Ну, не злись, не злись. Эллиоту, действительно, надо отдать должное.
Мы помолчали.
– Если бы мы только могли помочь этому миру… – заговорила Филлис. – Мне все время казалось, что еще не поздно что-нибудь сделать, а вот теперь я начинаю сомневаться. Ничего не вернуть, все, поздно. А посещать места вроде этого, выше моих сил, Майк.
– Это – единственное в своем роде, Фил. Когда-то оно было поистине уникально. А теперь – мертво, хотя еще не стало музеем. «Вся гордость вчерашняя наша в Ниневии и Тире», – скоро запричитаем мы. Скоро, но не сейчас.
– Ты что, сегодня на короткой ноге с чужими музами? Чьи это слова?
– Это Киплинг, дорогая. Но скорее у него была не Муза, а Кошка.
– Бедняга Киплинг.
– Однако ему тоже надо отдать должное.
– Майк, – после затянувшегося молчания неожиданно произнесла Филлис, – давай уйдем отсюда. Прямо сейчас.
– Да, так будет лучше. Пора научиться обходиться без сентиментальностей.
Филлис взяла меня под руку, и мы повернули назад. Вдруг откуда-то с южной стороны площади до нас донеслось тарахтение мотора и из-под арки Адмиралтейства выскочил катер. Резко повернув, он помчался к Уайтхоллу, поднимая за собой волну, захлестывающую окна дорогих правительственных кабинетов.
– Здорово! – восхитился я. – Даже во сне такое не приснится!
– Стоит подумать, – заметила Филлис, снова становясь практичной, – где бы и нам раздобыть катер.
К концу лета вода поднялась еще на девять футов, и к середине сентября нас осталось всего шестнадцать человек.
Даже Фредди объявил, что ему надоело убивать время в четырех стенах и он собирается подыскать себе что-нибудь поинтереснее. Вертолет унес его вместе с женой в Йоркшир, а мы остались обдумывать наше собственное положение.
Как ни опротивело нам готовить бодренькие передачи из обливающегося кровью сердца империи, мы оставались на месте, потому что считалось, что они все еще приносят какую-то пользу. Да и все до сих пор работающие радиостанции мира насвистывали примерно одну и ту же песенку.
За два дня до отлета Виттиеров, поздним вечером, мы поймали Нью-Йорк. С высоты Эмпайр Стэйт Билдинг диктор описывал изумительный вид ночного города: «Башни Манхэттена, как замершие на посту часовые; переливающаяся в лунном свете вода разбивается об их подножия…» Да, представить такую картину было несложно, но наше воображение рисовало нам уж никак не «часовых», а скорее обелиски. Дослушав передачу, мы поняли, что нам никогда не сравняться с американцами в живописании картин умирающего города и, прощаясь с Фредди, сказали, что скорее всего тоже оставим Лондон.
Однако две недели спустя, когда мы вновь по прямому проводу услышали его голос, у нас еще не созрело окончательное решение. Да и Фредди не уговаривал нас последовать его примеру.
– Это не пустые слова, Майк. Это совет незаинтересованного человека тому, кто может оказаться на сковородке.
– В чем дело, Фредди?
– Понимаешь, если б я так горячо не просился сюда, я б непременно подал прошение о переводе обратно. Черт побери, Майк, оставайся там и ни о чем не жалей!
– Но…
– Подожди минуточку. – Фредди на мгновение исчез. – Порядок! – снова раздался его голос. – Теперь нас никто не подслушивает. Пойми, Майк, здесь – сущий ад. Йоркшир переполнен, жрать нечего, терпение у всех вот-вот лопнет; если через пару дней не вспыхнет гражданская война – я сочту это за чудо. Голодные озлобленные крестьяне думают, что мы сидим у них на шее, но это не так. Оставайся, Майк, не ради себя, так ради Фил.
– Так возвращайся, Фредди! Если все так плохо, на первом же вертолете и возвращайся! Подкупи, в конце концов, пилота…
– Да, наверное. Не понимаю – какого черта нас вообще сюда пустили. Мы здесь никому не нужны, лишние два рта и только. Жди нас следующим рейсом, Майк.
– Удачи тебе, Фредди. Привет жене и Бокеру, если его там еще никто не прикончил.
– О, Бокер здесь и считает, что вода не поднимется выше ста двадцати пяти футов. Он утверждает, что это хорошая новость.
– Еще бы – от него стоило ждать чего-нибудь похлеще! Ну ладно, Фредди, до скорого.
Еще одна супружеская чета, которая собиралась лететь следующим рейсом, осталась, хотя я никому не рассказывал о своем разговоре с Йоркширом.
Мы ждали Фредди два дня, на третий – связались с И-Би-Си, но там ничего не знали о нем – Фредди вместе с женой и вертолетом загадочно исчезли. А поскольку у компании других вертолетов не было, то последняя ниточка нашей связи с Йоркширом оборвалась.
За холодным летом пришла холодная, гнусная осень. Прокатились и тут же заглохли слухи, что вновь появились _морские танки_; может быть, _танки_ сочли добычу на пустынных лондонских улицах слишком бедной? Не знаю, но, судя по сообщениям радио, в других районах они, действительно, активизировались.
Фредди оказался не далек от истины – в Йоркшире начались серьезные осложнения. Как-то вечером по радио мы услышали призыв местных властей ко всем лояльно настроенным гражданам – поддержать законное правительство и оградить его от возможных попыток насильственного переворота. Но то, как это было подано, не вызывало сомнений, что такая попытка уже состоялась. Стало ясно – это конец. Даже лучший диктор И-Би-Си не смог придать убедительность словам, и весь правительственный призыв выглядел жалкой мешаниной из увещеваний, угроз и молений.