– Ты куда бегала? – спросила Надежда Семеновна.
– Зажигалку на лестнице выронила, – объяснила Ника, – вот, нашла, – она раскрыла ладонь и показала Надежде Семеновне маленькую плоскую ронсоновскую зажигалку.
– Серебряная? – поинтересовалась старушка с презрительным прищуром. – Успела полюбить красивые дорогие вещицы, госпожа губернаторша?
Ника пропустила колкость мимо ушей, прошла в кухню, закурила.
– Сядь, не стой столбом, – сказала Надежда Семеновна, – выглядишь плохо. Бледная, глаза красные. До сих пор совсем не красишься? Или смыла краску в честь траура?
– Крашусь иногда, – спокойно ответила Ника, – я хотела спросить вас, Надежда Семеновна, вам при опознании только крестик показали? Больше ничего?
Внезапно старушка изменилась в лице. Она уставилась на Нику так, словно у нее изо рта вырывались языки пламени, потом развернулась и молча вышла из кухни. – Надежда Семеновна, – окликнула ее Ника, – что-нибудь случилось?
– Уходи! – крикнула старушка из комнаты высоким дребезжащим голоском. – Уходи сию минуту!
Ника встала, загасила сигарету, вошла в комнату. Надежда Семеновна сидела за столом и смотрела в окно.
– Я вас чем-то обидела? – осторожно поинтересовалась Ника. – Я только спросила…
– Ты меня обидела десять лет назад. Ты никто Никите. Никто, понимаешь? И нечего здесь спектакли устраивать. Спросила она… А что было с Никитой когда он узнал, за кого ты замуж выходишь, не желаешь спросить? Ты ему всю жизнь поломала, а теперь колечком интересуешься обручальным? А свое небось уже не носишь?
– Почему? Ношу, – Ника протянула правую руку. На среднем пальце блеснуло тонкое золотое кольцо с маленьким прямоугольным сапфиром. Рядом, на безымянном, было еще одно, гладкое, без всякого камня.
– А это, значит, Гришкино? Обручальное, как положено. На безымянном, – заметила Надежда Семеновна.
– Никитино мне велико на безымянный, – быстро пробормотала Ника. – Ладно, мне это все равно, что ты там носишь на каком пальце, – поморщилась Надежда Семеновна. – Руки у тебя ледяные. Мерзнешь, что ли?
– Знобит немного, – призналась Ника.
– На, возьми, – старушка бросила ей большую шерстяную шаль.
– Спасибо.
– Не за что… Стало быть, интересуешься, носил ли Никита твое колечко? Да, представь, не снимал. Но не потому, что о тебе, предательнице, помнил. А просто не снималось оно, даже с мылом.
– Вот именно, – медленно произнесла Ника, – не снималось. Его должны были предъявить вам при опознании вместе с крестиком. Предъявили?
– Разумеется, – не глядя на нее, кивнула Надежда Семеновна. – Все. Иди, Ника. Мне тяжело с тобой разговаривать. И икру свою забери. Все равно есть не буду.
– А Зина Резникова сказала, что никакого кольца не было, – задумчиво произнесла Ника, – только крест. Кстати, Надежда Семеновна, как вам кажется, почему он вдруг поселился у Зинули? Там ведь ужасные условия. Разве плохо ему работалось у себя дома? И вообще, над чем он работал? Он ведь все вам рассказывал.
– Чего ты добиваешься, Ника? – с тяжелом вздохом спросила старушка. – Я ору на тебя, как ни на кого никогда не орала, и ты, такая чуткая, такая тонкая, этого не замечаешь. Ты можешь до утра приставать ко мне со своими вопросами. Я ничего тебе не скажу. Не верю я тебе, Ника. Не верю.
– Я понимаю вас, – кивнула Ника, – я бы тоже не верила на вашем месте.
– Слушай, ты когда-нибудь уйдешь или нет? Хотя бы из уважения к моему возрасту.
– Всего доброго, Надежда Семеновна! – Ника шагнула к двери, но остановилась и произнесла совсем тихо:
– Значит, кольца у трупа на руке не было…
Несмотря на свою глухоту, Надежда Семеновна ее услышала и ответила также тихо:
– Я тебе этого не говорила.
– Хорошо, я поняла. Не говорили. Но если вдруг захотите все-таки сказать… У вас есть мой домашний телефон?
– Зачем он мне?
– И все-таки я оставлю. На всякий случай, – она огляделась в прихожей, увидела на телефонной тумбе перекидной календарь и на открытой странице написала крупно свой домашний номер, имя и фамилию.
На подоконнике, между лестничными пролетами, сидел и курил Костик. В руке у него был сотовый телефон.
– Куда теперь, Вероника Сергеевна? – спросил он резво соскакивая.
– Домой, – мрачно ответила Ника.
* * *
Конечно, это была она. Тоненькая, русоволосая немного надменная. На ней были узкие джинсы, потертая замшевая куртка. Он не видел глаз, они прятались под козырьком замшевой кепки. Но Виктор Годунов так точно уловил в ней нечто главное – легкость, мягкую стремительность. Она не шла, а летела, У нее был довольно широкий, почти мужской шаг. Руки она держала в карманах, на плече болталась сумка. А рядом шел накачанный верзила с бритым затылком. «Браток» или охранник.
– Я пробуду здесь минут сорок, не больше. Будь любезен, Костик, подгони машину, – услышал капитан, когда они подошли к подъезду.
В голосе ее звучало явное раздражение.
– Как скажете, Вероника Сергеевна… Она вошла в подъезд. Верзила Костик подождал немного, а потом вошел следом.
Капитан решил задержаться еще. Нет, не для того, чтобы разглядеть получше живой прообраз всех главных героинь писателя Виктора Годунова, русоволосую красавицу Веронику Сергеевну. Здоровое читательское любопытство он уже удовлетворил. Ему стало интересно взглянуть на номер машины, которая приедет за Вероникой Сергеевной, а главное, не терпелось еще раз увидеть верзилу по имени Костик, потому что лицо его, квадратное, смазанное, грубо-типичное, показалось капитану удивительно знакомым. А память на лица у него была профессиональная.
Присев на лавочку, капитан закурил, достал из сумки журнал «Итоги», раскрыл и убедился в своей правоте. В журнал были вложены фотографии, которые вчера отдала ему Маша Ракитина. Костик оказался одним из троих бандитов, которые следовали за ребенком на своем джипе от школы до дома.
– Останови, пожалуйста, машину, – обратилась Ника к Стасику, когда они выехали не Тверскую.
– А в чем дело, Вероника Сергеевна? – спросил Костик. Он сидел спереди, рядом со Стасиком.
– Мне надо выйти.
– Вы хотите что-то купить?