– Пристегнитесь, пожалуйста, – напомнила стюардесса.
– Да, конечно, – кивнула в ответ соседка синей дамы и одарила стюардессу счастливой, неприлично щербатой улыбкой. Не хватало двух верхних передних зубов.
«Вот эту я уж точно никогда прежде не видела, – отметила про себя стюардесса. – Однако что может у них быть общего?»
Спутницу синей мадам стюардесса тут же назвала бродяжкой. Она выглядела так, словно провела не одну ночь на вокзале или в аэропорту, не принимала душ, не умывалась и даже не причесывалась. Худышка, очень маленького роста, остренький вздернутый носик, круглый лоб под реденькой желтой челкой – во всем этом было нечто убогое, потасканное, но одновременно детское, трогательное, и сама собой напрашивалась дурацкая поговорка, что маленькая собачка всегда щенок. До старости. Стюардесса не любила банальных поговорок, однако они лезли ей в голову кстати и некстати.
Казалось, кто-то зло подшутил, и девочка-подросток проснулась однажды старушкой. Так и осталась жить – постаревшим ребенком, не снимая подростковых рваных джинсов, дырявых кроссовок и вылинявшего свитерка с заплатками на локтях. Детская угловатость еще не успела отшлифоваться, округлиться зрелыми женскими формами, а все уже сморщилось съежилось, зубы выпали, волосы поредели, вокруг голубых, наивных глазок залегли грубые морщины.
Впрочем, никто не шутил. Кому охота, в самом деле, колдовать над чужой жизнью? Со своей бы разобраться. Девочка-старушка сама это выбрала. Некогда ей было взрослеть. Не было сил отказывать себе в баловстве, в выпивке, в наркотиках, в случайных интрижках. Жалко было тратить время на здоровый сон, лень вымыть голову и даже почистить зубы после очередной веселой ночи.
Сам собой напрашивается вопрос: кто из них двоих разумней распорядился собственной жизнью? Кто из них веселей и счастливей? Нищая девочка-старушка или богатая холеная дама? Бродяжка хихикает, не стесняясь щербатого рта. У дамы в глазах целое море грусти.
Фантазерка-стюардесса моментально наградила их общим детством. Обе из небогатых интеллигентных семей, пожалуй, не провинциальных, а столичных, судя по московскому выговору, по той особой жесткости согласных и удлиненной, немного задумчивой растяжке гласных. Да, безусловно, москвички. Ровесницы. Учились в одном классе. Отличница и двоечница. Обе были хорошенькие, умненькие, каждая имела свой шанс. Но отличница, кроме шанса, еще имела голову плечах. И карабкалась по жизни, продирая себе путь, вкалывая, словно неутомимый муравей. Поступила в престижный институт, вышла замуж за правильного положительного человека. Училась, работала, не позволяла себе ни на минутку расслабиться. Диета строжайшая, гимнастика каждое утро. Всегда чистые волосы. Ни одного гнилого зуба во рту. Кремы, маски, витамины. Восемь часов сна, не меньше и не больше.
А бродяжка, глупая стрекозка из басни Крылова, лето целое пропела, оглянуться не успела… Однако стоп. Все-таки кому из них двоих «катит в глаза» лютая зимняя тоска? То-то и оно, что вовсе не легкомысленной стрекозке…
Стюардесса еще раз прошла мимо, проверила ремни у всех пассажиров в своем салоне и еще раз оглянулась на странных собеседниц. Ей нравились такие парадоксы, такие выверты реальности. Ты не ждешь чудес, все ясно и подвластно нескольким плоским истинам, втиснутым в банальные поговорки. Но жизнь вдруг становится с ног на голову, показывает королевские кружева из-под нищенских лохмотьев, выпускает на свет Божий дюжину белоснежных голубей из черного глухого ящика. Богатая красавица оказывается во сто крат несчастней нищей дурнушки.
На время взлета стюардесса села, пристегнулась, прикрыла глаза и обнаружила, что до нее отчетливо доносятся их голоса, их оживленный разговор. Конечно, нехорошо подслушивать, однако куда денешься, если слышно каждое слово? Все остальные пассажиры дремали или читали, а эти все не могли наговориться.
– Послушай, а где ты взяла этого гомосексуалиста с «Запорожцем»? – спросила синяя дама.
– Почему ты решила, что он гомик? – хихикнула бродяжка.
– У него грим на лице.
– Надо же, а я не заметила. – Тоже мне, художница… Может, у того бомжа с родимым пятном тоже был грим?
– Перестань. Бомж был натуральный, и пятно натуральное. А тот тип с «Запорожцем»… да что я, в самом деле, разглядывать его буду?
– Так где ты его подцепила?
– Мы же решили, что я закажу такси. Ну вот, я прошлась по стоянке у гостиницы. Спрашивала всех подряд, сколько это будет стоить – подъехать завтра к концертному залу и оттуда в аэропорт. Все заламывали такие суммы, что у меня волосы вставали дыбом. Я просто из принципа не хотела им уступать. А этот попросил немного.
– Значит, ты решила сэкономить.
– Конечно. Я же не такая богатенькая, как ты.
– Прости, но расплачивалась я…
– А разве плохо, что я сэкономила твои деньги? Кто-то нажал кнопку вызова, и стюардессе пришлось уйти в другой конец салона, не дослушав разговор.
Веронике Сергеевне было тридцать семь, но выглядела она лет на десять моложе. Прямая, тонкая, легкая, никаких морщин, чистая гладкая кожа. Довольно широкие бархатно-черные брови, и такие же черные густые ресницы, не требующие туши. Это создавало странный контраст со светлыми, орехового оттенка волосами и светло-карими глазами, цвет которых менялся в зависимости от освещения. В полумраке они казались почти черными, как горький шоколад, при ярком солнце становились прозрачными, как гречишный мед.
Впрочем, ничего шоколадного и медового не было в ее взгляде. Она редко улыбалась, и лицо ее казалось слишком строгим для молодой красивой женщины, у которой все в порядке.
На самом деле, Ника родилась с такими глазами. И в пять лет, и в пятнадцать у нее был взгляд сорокалетней женщины, грустный, бесстрашный, всепонимающий.
– У этого ребенка невозможные глаза, – сказал Сергей Александрович Елагин, когда впервые увидел свою дочь, недельного младенца. Он побаивался младенцев. Не знал, как притронуться, как взять на руки. Девочка казалась ему такой хрупкой и беззащитной, а собственные руки такими грубыми и неловкими, что Сергей Александрович только смотрел на ребенка. Любовался. Пытался угадать, что там происходит в новорожденной таинственной душе, как преломляется мир этим странным взглядом. Елагин даже стихотворение написал о том, что глазами детей глядят на людей ангелы. Впрочем, в ангелов он не верил. Это был просто поэтический образ.
Только через месяц он решился взять дочь на руки. Его попросил об этом корреспондент популярного молодежного журнала. Это так трогательно – известный поэт, киносценарист с семейством. Жена, молодая, очень красивая киноактриса Виктория Рогова, и крошечная девочка, младенец во фланелевом чепчике, с огромными, невозможными глазами.