За стенкой в телевизоре стали бить куранты. Оле не с кем было чокнуться шампанским. Да и шампанского не было. В доме напротив светились окна, веселая компания выскочила во двор, загрохотали петарды, послышался пьяный смех, женский визг. Всем было весело. Новый год.
Оле стало жалко себя до слез.
– Меня сглазили, – пожаловалась она своему зыбкому двойнику. – Откуда такая тоска? Почему мне так плохо? Жить не хочется… Может, кто-то заспиртовал жабу, долго смотрел в открытые мертвые глаза, произносил страшные магические проклятья и в них повторялось мое имя?
От собственного шепота стало еще страшней. Здравый смысл подсказывал, что все это ерунда, глупости, но бурное, болезненное воображение, подогретое усталостью, одиночеством и нервным переутомлением, рисовало жуткие картины. Какие-то лохматые тетки со скрюченными пальцами толкли в ступках сушеных головастиков и тараканов, нанизывали на ниточку зубы тринадцати черных кошек, лепили из воска фигурку, которая изображала Олю, и протыкали грудь фигурки раскаленными булавками с левой стороны, там, где сердце.
В последнее время на Олю все чаще наваливалась тяжелая, тошная тоска. Духовные искания, мистические страсти, метания между Кантом и Кьеркегором потеряли былую таинственную красоту. Болезнь бабушки Ивы из трагедии, требующей высокого самопожертвования, превратилась в бытовой фарс, нудный и пошлый.
Когда приходится спать на кухне на раскладушке, обслуживать нескончаемые капризы безумной старухи, считать копейки, встречать Новый год без елки и шампанского, наедине с собственным отражением в немытом кухонном окне, обязательно станет тошно. Особенно если тебе двадцать три года, ты здорова, хороша собой и еще ни разу ни с кем не целовалась. Хоть и глядят на тебя жадные мужские глаза на улице, в университете, в библиотеке, но ты боишься, сама не зная чего, бежишь от этих глаз, как от чумы (это низкая животная чувственность, надо думать только о высоком, о духовном!).
Но вместо «высокого и духовного» Оле все чаще мерещились заспиртованные жабы и сушеные крысиные хвосты.
– Ты выбери что-то одно, – сказал ей как-то пожилой усталый диакон в церкви Большого Вознесения, – если ты православный человек, то гони от себя эту нечисть молитвой и крестом. Причащайся чаще. Все в тебе самой, в твоей душе. Не думай ты о всяких сглазах, порчах. Ты же неглупая девочка, а рассуждаешь как суеверная старуха, которой кажется, что соседка ей в суп плюнула и от этого геморрой разыгрался. Я знаю, тебе сейчас очень тяжело с твоей бабушкой. Но все проходит, ты еще такая молоденькая, ну перетерпи, что же делать? У каждого свой крест. Не замутняй душу бреднями.
– Вы не понимаете, – говорила Оля, – меня сглазили, напустили порчу, никакая молитва не поможет.
– Замуж тебе надо, вот что, – вздыхал диакон, глядя на Олю с жалостью. – Нарожаешь детишек, и вылетят все эти глупости из головы.
– Замуж?! Детишек?! Это слишком просто! Это низменные инстинкты, недостойные духовного существа! От вас я не ожидала, батюшка! – возмутилась Оля.
Никто ее не понимал, и она себя не понимала.
– Оля! Мне надо по-большому!
Зыбкий двойник усмехнулся и растаял во мраке. Бабушка колотила в стену кулаком. Оля бросилась в комнату. Можно подумать, старуха сама не справится, не дойдет до туалета. Но лучше вообще не думать. Взять под локотки, провести по коридору, стоять и ждать у открытой двери, уткнувшись носом в рукав своей застиранной ковбойки.
Бабушка всегда комментирует подробно, что в данный момент происходит в ее организме. Не только Оля, но и все старухи во дворе, и участковый терапевт, которая навещает бабушку два раза в месяц, и молодой парень из собеса, который приносит пенсию домой, – все должны знать в деталях, как работает у Иветты Тихоновны кишечник, как реагируют на разную пищу ее почки, печень, мочевой пузырь и прочие органы.
– Что ты отворачиваешься? Я давно заметила, ты мной брезгуешь. А я ведь вырастила тебя, ночей не спала. Зачем ты вчера приготовила рис? Рис крепит. Не стой столбом, помоги мне подняться.
Психиатр говорила, что бесстыдство, отсутствие элементарной стеснительности – тоже характерная черта болезни. Человек боится брезгливости к себе и нарочно провоцирует других, как бы проверяет: брезгуют им или нет?
– Ну ты ведь не инвалид, ты можешь сама! – не выдержала Оля и тут же одернула себя: сейчас будет еще хуже.
– Я все-таки напишу в народный контроль, там есть комиссия, которая проверяет, как обращаются с пожилыми людьми их родственники. Тебя выведут на чистую воду!
И пошло-поехало. Оля, не прислушиваясь к словам, двигаясь как заведенный автомат, повела старуху в ванную мыть руки, потом уложила ее в постель, выключила телевизор. Вернувшись на кухню, опять припала к стеклу. Во дворе продолжался веселый новогодний галдеж. Казалось, эти чужие счастливые поддатые люди специально издеваются над Олей, радуются ее тоске и одиночеству.
По гороскопу наступивший год предвещал Оле Гуськовой сплошные несчастья, потрясения, маленький, лично ей предначертанный апокалипсис.
Сразу после Нового года Оля заболела тяжелым гриппом. Она лежала с высоченной температурой, почти в бреду. У бабушки от страха на время прояснилось в голове. Она ухаживала за Олей, отпаивала чаем с медом.
Мед, малину, дорогие импортные лекарства принесла Маргоша.
После окончания школы они не потерялись. Маргоша продолжала забегать к Оле в гости, сначала в старую двухкомнатную квартиру, потом в однокомнатную.
Маргарита не любила терять людей, особенно тех, кого знала с детства. А к Оле была по-своему привязана, жалела ее, пыталась помочь в трудных ситуациях. Именно Маргоша нашла профессора-психиатра, когда заболела бабушка Ива.
– Может ведь, если захочет, – усмехнулась Маргоша, глядя на энергичную, испуганную Иветту Тихоновну, – ты болей почаще, а то ты ее совсем распустила.
Когда Оле стало лучше, она забежала еще раз, свежая, румяная с мороза.
– Тебе надо на воздух. В субботу едем на дачу, кататься на лыжах.
– Нет, – покачала головой Оля, – у меня нет лыж, я не умею кататься и вообще никого не хочу видеть.
– А там и не будет никого. Лыжи найдутся, кататься я тебя научу. Невелика наука. Тебе надо сменить обстановку, подвигаться, подышать. На тебя ведь смотреть больно.
В субботу ярко светило солнце. От свежего морозного воздуха у Оли закружилась голова. Маргоша дала ей легчайший, теплый, как печка, белоснежный канадский пуховик, узорчатые пушистые носочки и варежки из ангоры. В огромном теплом доме нашлись лыжные ботинки нужного размера, новенькие, смазанные мастикой лыжи.