Джим остановился и оглянулся.
— Ты ведь не о сексе говоришь? Я ведь отлично знаю, что у тебя не было секса с тех пор, как мы уехали из Парижа.
Я несколько раз моргнула, чтобы убедиться в том, что это не галлюцинация, у меня все внутри перевернулось, и я словно приросла к месту.
Джим повернулся, чтобы посмотреть, что привело меня в такой ступор.
— Ух ты! А я как раз о нем подумал. Наверное, я медиум. Интересно, что он делает в Будапеште?
Дышать было больно. Думать было больно. Болело все тело, как будто кто-то несколько часов молотил меня как грушу. Я была так напряжена, что, казалось, еще секунда — и я взорвусь, разлетевшись на миллион осколков.
Там, за окном, у огромного сверкающего лимузина, стояла небольшая группа людей; очевидно, они встречали важных персон, которые приехали на поезде. Гостей было четверо: трое мужчин и одна женщина; все восточного типа, одетые в красное и черное. На мужчинах были черные брюки и рубашки различных оттенков красного, женщина выглядела так, словно сошла со страниц китайского издания «Vogue» — высокая, гибкая, прямые блестящие черные волосы спускались до талии. На ней была черная мини-юбка и красное кожаное бюстье. Держалась она с небрежной грацией, свидетельствующей о годах, проведенных в дорогих швейцарских школах.
Но внимание мое было приковано к одному из мужчин, приветствовавших гостей. Ветер развевал его черные волосы — они были длиннее, чем в нашу последнюю встречу, — отбрасывал их со лба, открывая угольно-черные брови. Под струящимся шелком темно-зеленой рубашки вырисовывались контуры мускулистых рук и груди. Несмотря на августовскую жару, на мужчине были кожаные брюки — облегающие кожаные брюки, — и когда он склонился перед новоприбывшими в почтительном поклоне, брюки блеснули на солнце, словно были нарисованы на его длинных ногах, на его восхитительных бедрах.
— Дрейк, — выдохнула я, и по телу у меня внезапно побежали мурашки, словно я возвращалась к жизни после долгого-долгого сна. Странно было слышать звук его имени, слетающий с моих губ, — ведь я запретила себе произносить его четыре недели назад.
Всего четыре недели? Мне показалось, что с тех пор прошла целая жизнь.
— Ты же не собираешься изображать Баффи, влюбленную в Ангела [1]? Ходить сама не своя, страдая от запретной любви? Потому что, если ты вздумаешь так себя вести, я найду себе нового повелителя. Любовь — это еще ладно, но страданий в моем контракте не было.
Я устремилась к окну, не в силах совладать с собой; тело мое внезапно превратилось в одну сплошную эрогенную зону и больше всего на свете жаждало оказаться в руках Дрейка. В его прекрасных, необыкновенно искусных руках с длинными пальцами.
— Эшлинг Грэй.
Звук моего имени вывел меня из транса. Я сглотнула ком в горле и огляделась по сторонам; внутри клокотала страсть, меня захлестывали жаркие воспоминания, и я уже готова была на коленях ползти к Дрейку. Но имена, как я уже неоднократно упоминала, обладают силой, и Джим, позвав меня, помог мне отогнать то безумие, с которым я боролась каждую ночь.
— Спасибо, Джим. — Постепенно я снова обрела способность думать и взяла себя в руки, радуясь, что среди вокзальной суеты никто не заметил обезумевшую от страсти женщину и ее демона в обличье говорящей собаки. — Понятия не имею, что на меня нашло.
Демон многозначительно поднял бровь:
— А я имею.
Я заставила себя отвести взгляд от Дрейка и его людей, приглашавших гостей в лимузин. Оказавшись на улице, я намеренно повернулась спиной к сцене, вызывавшей у меня живейший интерес; Джим молча семенил за мной.
— Со мной все в порядке. Просто небольшое помрачение рассудка. Я же тебе сказала, когда мы уезжали из Парижа, — между мной и Дрейком все кончено. Я просто удивилась, увидев его здесь, в Будапеште. Я думала, что он еще во Франции. — На безопасном расстоянии нескольких сотен миль. В другой стране, в другой жизни, где нет меня.
— Ага. Я так и понял. Хвосту моему это рассказывай, Эшлинг.
Я проигнорировала остроту демона и встала в очередь на такси. Люди вокруг смеялись и весело болтали, их мир продолжал вращаться, тогда как мой внезапно остановился... Я исподтишка оглянулась на лимузин. Дрейк присматривал за Палом, своим телохранителем, который укладывал в багажник сверкающей машины одинаковые чемоданы. Женщина-в-бюстье, поговорив со своими людьми, окликнула Дрейка. Я прищурилась; он направился к ней скользящей походкой, в которой сквозила скрытая сила и при виде которой я замирала от восторга.
Когда-то. Теперь, разумеется, это не имело для меня никакого значения. Совершенно никакого.
Я вздохнула. Джим ткнулся носом в чемодан пожилой пары, стоявшей в очереди перед нами, и негромко произнес:
— Это был очень жалобный вздох. Очень многозначительный.
— Знаю, — ответила я, пытаясь не скрежетать зубами; в этот момент китаянка коснулась пальцами шелкового рукава Дрейка, без сомнения лаская его прекрасные стальные мышцы. — Тяжело, когда не можешь убедительно соврать даже себе.
Джим оторвался от чужого чемодана, посмотрел на меня и внезапно, выпучив глаза, издал странный лающий звук, в котором я разобрала предупреждение:
— У тебя за спиной!
Я выронила поводок и, пригнувшись, развернулась, ожидая нападения; однако оказалось, что мой багаж привлек внимание трех цыган, которые явно намеревались избавить меня от необходимости таскать тяжести.
— Амулет! — взвизгнула я, бросаясь к расстегнутому чемодану.
Старший из воров, парень лет девятнадцати, потянул чемодан к себе, а его сообщники рванули крышку, и он развалился, как перезрелый банан. Я протянула руку к небольшому мешочку из коричневой кожи, который был спрятан среди белья.
— Эй! Отпусти! Полиция!
Мои пальцы сомкнулись на амулете как раз в тот момент, когда младшая воровка, девчонка пятнадцати лет, уцепилась за него; но недаром после потери ценного антикварного предмета я прошла через чистилище гнева дяди Дэмиена. Амулет необходимо было спасти любой ценой. Я дернула его к себе; за спиной у меня раздались крики. Цыгане, успевшие схватить кое-какие мои вещи — трусики, туфли, косметичку, — разбежались в разные стороны.
Ветер с Дуная, устремившийся к раскрытому чемодану, решил поиграть с моими новыми шелковыми трусиками и, подхватив несколько пар, разбросал их по тротуару. Супруги, за которыми я стояла в очереди, помогли мне собрать одежду, вывалившуюся на асфальт, когда цыгане хватали все подряд, повторяя какие-то успокаивающие слова, которых я не понимала. Я оставила Джима охранять вещи и побежала по улице, все еще сжимая в руке амулет. Я сняла трусики, болтавшиеся на телефонной будке, другие оказались на стойке с журналами, еще одни на газетном киоске. Последняя пара, подлетевшая к урне, внезапно снова взмыла в воздух и понеслась вдоль тротуара. Но полет трусов быстро закончился — розовый шелковый лоскуток, обшитый кружевом, зацепился за ногу какого-то мужчины.