Освещение было до смешного ярким; Хизер не сомневалась, что изъяны в ее макияже просматриваются. Казенная мебель… суровые офицеры говорят друг с другом о вчерашней телепередаче так, словно ее здесь и нет. Человека помещают сюда, чтобы он ощутил себя в одиночестве и изоляции. Но на Хизер это не распространялось, потому что она нигде и никогда не чувствовала себя дома – ни с родителями, ни с мужем и уж точно не на Балаклава-стрит. Онемелая пустота образовалась у нее в душе в тот самый момент, когда ее ожидания были обмануты.
Скучные, глупые полицейские, охранники и доктора. Они видят в Хизер только эгоистичную преступницу, а ведь им следовало бы искать разочарованного ребенка, которому так много обещали и так мало дали, – впрочем, она не ждала и не просила сочувствия. Они никогда не поймут, как мало возможностей ей было предложено, а она никогда не позволит им заглянуть к себе внутрь, что бы они с ней ни делали. Истина заключалась в том, что ей ничего не стоило лишить человека жизни. Это совсем другое, чем бросаться на кого-то с ножом в минуту страсти. Никакой страсти не было и в помине – только ноющая боль поражения и слепящая, отупляющая паника.
Хизер бесстрастно разглядывала голые белые стены. Теперь ее жизнь будет протекать в таких вот казенных, принадлежащих государству местах, но это уже не имело значения. Ей было все равно, где она живет, потому что теперь она жила в своей собственной голове.
– Вы могли бы повесить на стены какие-нибудь картины, – надменно произнесла она, не обращаясь ни к кому конкретно. – Вы могли бы слегка украсить эту комнату, сделать ее более обжитой.
И только в тот момент, когда ей никто не ответил, она поняла, что у нее больше никогда не будет дома.
– И что это он рисовал? – спросила Альма Сорроубридж, заглядывая сержанту Лонгбрайт через плечо.
Дамы решили выполнить непосильную задачу – прибраться в кабинете Брайанта, пока он отсутствует, – и обнаружили недописанный холст, стоящий на мольберте под южным окном его нового, похожего на пещеру жилища.
– Похоже, что это аллегорическое изображение конца света, – предположила Дженис, делая шаг назад, чтобы расшифровать хаотичные напластования лилового и зеленого. – А вы как думаете?
Альма фыркнула в знак неопределенного осуждения, а потом водрузила свою тряпку для пыли на рабочий стол Брайанта.
– У этой большой нагой женщины в центре странная фигура.
– Наверно, рисовал по памяти, – усмехнулась Дженис, склонив голову набок.
– Значит, у него начинается Альцгеймер, – сделала вывод Альма и плюнула на тряпку, чтобы задать пыли хорошую трепку.
– Джон решил заняться с ним повторением. Сегодня у обоих свидания. С Моникой Гринвуд и Джеки Куинтен.
– Единственные мальчишки в городе с пенсионными удостоверениями. Мистеру Брайанту никогда не везло с дамами. Его идеи насчет того, как завести разговор с девушкой, сводились к вопросу, не хочет ли она посмотреть, в каком месте ему сделали операцию.
– Бог мой, и что же он им показывал?
– Больницу «Роял-Фри».
Смех женщин можно было услышать даже на улице, где уже проснулись и ярко сияли фонари, освещая все пути к дому.