А потом искала его, но неизвестные беспощадные злодеи запрятали его в казенный дом. Теперь она плачет ночами и думает о нем. Она постоянно о нем думает. Когда-нибудь они встретятся и сразу узнают друг друга.
Он поймал себя на том, что становится похож на других, на собратьев-сирот. Они придумывают себе сладкие сказки про своих красивых несчастных мам и умудряются верить. На мгновение ему даже стало жаль, что он, как другие, не может утешиться этой чушью.
Неужели он начал ломаться? Неужели он хочет стать как они? Быть похожим на этих жалких ублюдков? Растекаться липким киселем, стать слабым, тупым?
Слезы высохли. Он никогда больше не заплачет.
Из-за кого плакать? О ком жалеть? О суке, которая бросила его, маленького и беспомощного? Мир состоит из таких вот сук и сволочей. Ненавидеть, топтать, уничтожать, стать сильным и беспощадным… Как его, маленького, не пожалели, так и он не станет никого жалеть. Он вырастет большим и умным, он им всем покажет.
Лишь к одному человеку не было ненависти, к дяде Захару. Но и настоящей привязанности пока не возникало. Коля не пускал ничего теплого, живого в свою леденеющую душу. Боялся обломаться. Вдруг этот добрый дядя тоже будет любить маленького Сквозняка «только часок»?
– Это не лето, это какая-то ядерная зима, – говорила Таня Соковнина, сидя на Верочкиной кухне в своей серой замшевой куртке, поверх которой была накинута еще и огромная вязаная шаль Вериной мамы.
– Лето не началось, только конец мая, – Верочка налила чаю Тане и себе, а нам с тобой все равно до августа в Москве сидеть. Ты же не поедешь на дачу диссертацию дописывать. Когда холодно, не так обидно, что лето пропадает.
– Ну не знаю, – вздохнула Таня, – я в таком холоде не то что работать, жить не могу. Сижу целыми днями за компьютером в трех свитерах, как капуста. Горячую воду отключили до июля, даже в ванной не погреешься. Кстати, у вас есть горячая вода?
– Нет, у нас тоже отключила
– Ну вот, – вздохнула Таня, – а я так надеялась у тебя помыться по-человечески. Надоело из ковшика поливаться. Чувствую себя немытой, как бомж. Вообще, Веруша, все отвратительно. Дом превратился в свинарник, денег нет, как говорит моя мудрая свекровь, у нас в доме все течет, но ничего не меняется. Ни одного исправного крана, ни одной целой табуретки. А я пишу диссертацию…
– Так ведь краны и табуретки – это мужское дело, – заметила Вера, – ты тут ни при чем. Пусть Никита чинит.
– Ты представляешь моего Никиту с отверткой в руках? – Таня усмехнулась. На самом деле это чушь собачья. Просто у меня депрессия, творческий кризис. Знаешь, меня эти английские овцы доконали.
– Какие овцы? – не поняла Вера.
– Те самые, из пробирки, – Таня резко встала и заходила по кухне с сигаретой в руке, – овцы-двойники.
– А, это которых из донорских клеток выращивали, – вспомнила Вера. – О них ведь совсем недавно по телевизору говорили, в газетах писали как об открытии, которое перевернет мир.
– Мир обычно переворачивает не наука с ее гениальными открытиями, а древняя человеческая глупость, которая норовит из каждого открытия соорудить людоедский топорик. – Таня загасила сигарету и тут же закурила следующую. – Я десять лет изучаю ДНК. Чем больше знаю, тем меньше понимаю. Каждый добросовестный ученый рано или поздно утыкается мордой в чудо, в Божий замысел. Но не у каждого хватает мужества в этом самому себе признаться.
– А я слышала, какой-то известный фантаст выступал по телевизору и сказал, мол, если про искусственных овец объявляют спокойно всему миру, значит, у них там, в Англии, уже подрастают искусственные мальчики, суперсолдаты, – заметила Вера.
– Лягушки подрастают, крысы… А мальчиков пока нет, слава Богу. Но скоро будут. Каждая семья сможет законсервировать клетку своего ребенка. Про запас, на всякий случай. Вдруг несчастье какое? А тут – пожалуйста! Берешь клетку и выращиваешь точную копию. И себя самого повторить можно, если очень хочется, если сам себе так сильно нравишься. Можно мир заполнить стадами одинаковых людей. А кто-то будет решать: вот этого продублируем, он правильный человек, а того – не надо. Ересь это, такая опасная, что и представить пока трудно. Повторить неповторимое! Отбирать лучшие образцы и штамповать людей… Ужас! Вот представляешь, второй Александр Сергеевич Пушкин. Интересно, будет он писать точно такие же стихи или другие?
– Мне кажется, – задумчиво произнесла Верочка, – он вообще стихов писать не сможет. Внешне, физиологически – да, это будет точная копия. Возможно, привычки, инстинкты повторятся. А вот стихи вряд ли.
– Правильно. Организм повторить можно. А душа? Значит, будут выращивать организмы, будут повторять до бесконечности здоровых, сильных особей обоего пола. А скорее всего, расплодятся и придурки в немыслимых количествах.
– Почему?
– Да потому, что только придурок, самовлюбленный болван может считать себя совершенством, достойным точного повторения. А вся моя диссертация – ересь.
– Но твоя диссертация ведь не об этом. – Вера встала и включила остывший электрический чайник.
– Да об этом! Сейчас вся микробиология – об этом! И кибернетика, и физика… Ты видела по телевизору, какое было лицо у Каспарова, когда его компьютер в шахматы переиграл? Смоделировали разум мощнее, чем у шахматного гения. И гений плачет, как ребенок. Вся современная наука – суицид человеческого интеллекта. Даже не суицид, а самопожирание! Искусственный разум, искусственная клетка… Зачем? Господь Бог все уже создал, живое, натуральное, бесконечно разное, и лучше не придумаешь! Нет никакого научного прогресса, есть движение вспять, к людоедскому топору!
– Ну, уж ты загнула, – покала головой Верочка, – не все так страшно. Нельзя же остановить научный прогресс.
– Вот когда пойдут строем с лазерными автоматами одинаковые биопридурки, тогда он сам и остановится, научный прогресс, – проворчала Таня.
Она была взвинчена, щеки ее пылали. Верочке показалось, что за те две недели, пока она не видела свою школьную подругу, Таня похудела еще больше.
В школе их называли «толстый и тонкий». Они дружили с первого класса и были диаметрально противоположны во всем. Таня, очень худенькая яркая брюнетка с огромными черными глазами на тонком, точеном лице, считалась самой красивой девочкой в классе. Она всегда была лидером, у нее был жесткий мужской характер, она вечно попадала во всякие конфликтные истории, пыталась дураку доказать, что он дурак, хотя знала, что это бесполезно и опасно. Если она бралась за какое-то дело, то всегда доводила его до конца, чего бы это ни стоило.