— Идем, — бросил он. — Найдем место поспокойнее.
Не проверяя, следует ли она за ним, Финн быстро зашагал к выходу. Ждать Кейро было уже невмоготу. Тот ушел, чтобы проследить за распределением добычи — этим всегда занимался именно он. Финн догадывался, что названый брат наверняка его обжуливает, но не мог заставить себя отнестись к этому серьезней.
Нырнув под арку, Финн оказался на площадке, от которой вниз, куда-то в темные глубины, уходила, грациозно извиваясь, широкая винтовая лестница. Доносившийся сюда из помещений приглушенный шум эхом гулял в пустотах. Несколько тщедушных девушек-рабынь с испуганными лицами прошмыгнули мимо — вид любого члена Дружины неизменно повергал их в ужас. Огромные цепи, каждое звено которых превышало размерами человека, завиваясь петлями, тянулись гигантскими мостами куда-то вверх, под невидимую крышу. В некоторых гнездились мегапауки, оплетавшие металл белой пеной своих клейких сетей. Из одного кокона головой вниз свисал высохший и наполовину съеденный труп собаки.
Финн обернулся — Маэстра шла за ним. Он шагнул к ней.
— Послушай, — начал он негромко. — У меня не было другого выбора. Я не желаю тебе зла. Тогда, наверху, ты сказала кое-что. Сказала, что тебе знаком этот знак.
Приподняв рукав, он показал запястье. Маэстра метнула на него испепеляющий взгляд.
— А я-то была настолько глупа, что пожалела тебя.
Финн подавил поднимавшийся в нем гнев.
— Для меня это очень важно. Я не знаю, кто я и почему у меня такая татуировка. Я ничего о себе не помню.
Она посмотрела на него уже внимательнее.
— Ты казематорожденный?
Он скривился.
— Да, так это называют.
— Я слышала про такие случаи, но никогда не видела никого из них.
Финн отвел взгляд. Ему было неприятно говорить о своем прошлом, но он чувствовал ее пробуждающийся интерес. Возможно, это его единственный шанс. Он уселся на верхнюю ступеньку. Ощущая ладонями холод выщербленного камня и смотря в темноту, он произнес:
— Я вдруг просто очнулся, вот и все. Вокруг непроницаемая чернота и тишина и совершенная пустота в голове — ни малейшей догадки о том, кто я и где нахожусь.
Он не смог рассказать ей о паническом ужасе — страшном, пронизывающем, до крика — охватившем тогда все его существо. О том, как он колотился о стены своей крохотной, тесной камеры, набивая синяки, а потом захлебывался в истерических рыданиях, пока его не вырвало. Как следующие несколько дней трясся, сжавшись — и физически, и душевно — в комочек и забившись в угол, самый дальний угол пустого пространства камеры и такого же пустого пространства разума.
Наверное, Маэстра и сама догадывалась о чем-то подобном. Подойдя, она уселась рядом, шурша платьем.
— Сколько тебе было лет?
Он пожал плечами.
— Почем мне знать? Прошло с тех пор три года.
— Значит, около пятнадцати. Это немного. Я слышала, что некоторые из казематорожденных появляются на свет уже безумными стариками. Тебе еще повезло.
Несмотря на резкость тона, Финн уловил в ее голосе сочувствие. И до нападения она тоже проявляла к нему участие. Слабость Маэстры заключалась в том, что ей были небезразличны другие люди. Значит, нужно на этом сыграть — так учил его Кейро.
— А разве я не был безумен? На меня и теперь накатывает временами. Ты не представляешь, каково это — не иметь прошлого, не знать собственного имени, не ведать, откуда ты появился, куда попал и что ты за человек. Когда я очнулся, на мне была серая роба с отпечатанными на ней именем и номером — ФИНН 0087/2314. Я вновь и вновь перечитывал их, заучив наизусть, выцарапывал их на камне и вырезал на собственной коже. Как животное я ползал по полу на четвереньках, грязный и заросший. Я не знал счета времени — когда огни загорались, для меня наступал день, когда гасли — опускалась ночь. Еда появлялась на подносе через отверстие в стене, туда же исчезали отходы. Пару раз я пытался просунуть в отверстие руку, но оно закрывалось слишком быстро. Большую часть времени я проводил, просто лежа в каком-то ступоре, а когда засыпал, меня мучили жуткие кошмары.
Маэстра внимательно смотрела на него, будто силясь понять, насколько можно верить его рассказу. Финн обратил внимание на ее руки — сильные и ловкие. Она много работала ими, но при этом все же не забывала красить ногти.
— Я до сих пор не знаю, как тебя зовут, — негромко произнес он.
— Мое имя не имеет значения. — Все тот же холодный, пристальный взгляд. — Я слышала о таких камерах. Книжники называют их Недрами Инкарцерона. Там Узилище создает новых людей. Они появляются на свет юными или сразу зрелыми и, в отличие от полуродков, не имеют никаких изъянов. Но выживают только молодые — Дети Инкарцерона.
— Не знаю, был ли я тем, что выжило.
Финн хотел рассказать ей о своих ночных кошмарах, состоявших из обрывочных видений, о том, как он до сих пор просыпается иногда посреди ночи в страхе, что опять все позабыл, и лихорадочно пытается вспомнить, кто он и где находится, пока размеренное дыхание Кейро не подсказывает ответ. Вместо этого он заговорил о другом:
— И там всегда был Глаз. Сперва я не понимал, что это, просто заметил, как по ночам под потолком зажигается красный огонек. Постепенно я осознал, что он все время направлен на меня и от него нигде не укрыться. Я чувствовал за ним чей-то жестокий, любопытствующий ум. Этот постоянный взгляд был мне ненавистен, и я, как мог, избегал его, ложась ничком и утыкаясь в сырые камни пола. Но прошло какое-то время, и я стал то и дело поглядывать наверх, проверяя — на месте ли Глаз. Его присутствие меня как-то успокаивало, я уже боялся, что он вдруг пропадет и я останусь совершенно один. И я начал говорить с ним.
Об этом Финн не рассказывал даже Кейро. Исходивший от Маэстры запах мыла, домашнего уюта, то, как она тихо сидела рядом, — все будто напоминало ему о чем-то утраченном, и нелегкие признания, словно помимо воли, срывались с губ.
— Ты обращалась когда-нибудь к Инкарцерону, Маэстра? В глубокой ночи, когда все спят, шептала ему свои мольбы? Просила прекратить кошмар Небытия? Наверное, только казематорожденные способны на такое — ведь у них в мире нет больше ни единой живой души. Инкарцерон для них и есть весь мир.
Из-за комка в горле он не мог продолжать.
— Да, я никогда не была так одинока, — отозвалась она, старательно избегая смотреть на него. — У меня есть муж. Есть дети.
Он сглотнул. Гнев, прозвучавший в словах Маэстры, пробил брешь в его жалости к самому себе. Кажется, она тоже пыталась воздействовать на него. Прикусив губу, он убрал волосы с глаз. В них стояли слезы, но Финну было все равно.
— Тебе повезло, Маэстра. У меня никогда никого не было, кроме Узилища с его каменным сердцем. Постепенно я осознавал, что оно — вокруг, повсюду, а я — всего лишь крохотное создание, проглоченное им и обреченное жить внутри него. Я был его порождением, а оно моим отцом, невообразимо, непостижимо огромным. И вот когда я уверился в своем открытии окончательно и стоял как громом пораженный, вдруг отворилась дверь…