— Все мы здесь преступники. Кто станет оспаривать это?
Задавший вопрос ровный, приглушенный голос казался каким-то неживым. Финн не мог сказать, принадлежал он мужчине или женщине.
— Я стану, — немедленно ответил Гильдас. — Ни я, ни мои предки не были преступниками. Я — Книжник Гильдас, сын Амоса, сына Гильдаса, вошедшего в Инкарцерон в День Закрытия Врат.
Молчание, потом:
— Так кто-то из Книжников еще здравствует? — произнес тот же голос.
Или не тот? Кажется, он прозвучал чуть левее первого. Финн, напрягая зрение, уставился в ту сторону, однако так ничего и не разглядел.
— Ни я, ни этот юноша ничего не украли у вас, — высокомерно бросил Гильдас. — Животное убил один из наших спутников. Но, хоть это и ошибка…
— Ты говоришь слишком много.
Финн вздрогнул — третий голос, неотличимый от первых двух, прозвучал справа. Значит, Судий трое. Гильдас гневно втянул в себя воздух. В самом его молчании чувствовалось раздражение.
— Все мы здесь преступники, — сурово повторил средний голос. — Невинных меж нами нет. Даже Сапфик, обретший Свободу, заплатил свою дань Инкарцерону. Вы двое тоже заплатите — плотью вашей и кровью вашей.
То ли в помещении прибавилось света, то ли глаза Финна привыкли к темноте, но теперь он различил три силуэта сидевших перед ними Судий. Их фигуры были полностью скрыты черными мантиями, на головах — какие-то странные уборы. Парики, вдруг понял он. Прямые, цвета воронова крыла, они гротескно выглядели на своих обладательницах — никогда еще Финну не доводилось видеть таких древних старух. Их ссохшуюся кожу сплошь покрывали морщины, глаза светились молочной белизной. Головы их были опущены и, когда Финн беспокойно шаркнул ногой, повернулись на звук. Юноша понял, что Судии слепы.
— Прошу вас… — пролепетал он.
— Приговор вынесен и обжалованию не подлежит.
Финн взглянул на Гильдаса, но тот не сводил глаз с предметов у ног старух. На ступенях перед первой лежало грубое деревянное веретено, от которого тянулась нить тонкой серебряной пряжи. Спутанными мотками, под которыми виднелась мерка, она обвивалась вокруг ног второй — как будто та никогда не вставала со своего места. Оттуда нить, грязная и растрепанная, уходила под стул третьей, к которому были прислонены острые ножницы.
— Мне рассказывали о вас, — прошептал Гильдас потрясенно.
— Тогда ты должен знать, что мы — Три Непреклонных Судии, мы — Не Знающие Жалости. Наше правосудие слепо, и только истина имеет для нас значение. Вы похитили принадлежащее этим людям, что подтверждено и доказано. — Средняя из старух склонила голову. — Так ли, сестры?
— Так, — прошелестели одинаковые голоса с каждой стороны.
— Тогда да свершится наказание, предусмотренное за воровство.
Ходульщики, выступив вперед, схватили Гильдаса и бросили его на колени. В полутьме Финн увидел очертания деревянной колоды, на которую положили вытянутые руки Книжника так, что кисти торчали вперед.
— Нет! — выкрикнул старик. — Выслушайте меня…
— Мы не делали этого! — Финн все еще не терял надежды. — Вы ошиблись!
Но три карги с одинаковыми лицами были, казалось, не только слепы, но и глухи. Та, что сидела посередине, подняла костлявый палец, и во тьме блеснуло лезвие ножа.
— Я — Книжник Академии, — дрогнувшим от ужаса голосом просипел Гильдас. На лбу у него выступили капли пота. — Вы не можете обращаться со мной как с вором. У вас нет права…
Хватка тюремщиков не ослабевала. Один навалился на него сзади, второй прижимал связанные запястья к колоде. Нож поднялся вверх.
— Уймись, старый осел, — вполголоса проговорил один из державших Гильдаса.
— Мы заплатим — у нас есть деньги! Я искусный лекарь, а он… он провидец! С ним говорит Сапфик! Он видел звезды!!! — в полном отчаянии выкрикнул старик.
Человек с ножом замер и оглянулся на старух.
— Звезды? Звезды? Звезды? — нестройным хором зашептали они.
Гильдас перевел дух, видя, что смог их заинтересовать.
— Да, Премудрые, звезды. Огни, о коих говорит Сапфик. Спросите юношу сами! Он — казематорожденный, Дитя Инкарцерона.
Старухи молчали, повернув слепые лица к Финну. Потом средняя сделала повелительный жест, и Ходульщики вытолкали его вперед. Карга, найдя руку юноши, крепко ухватила ее. Финн замер. Костлявые, иссохшие ладони поползли вверх, прошлись по груди, тронули лицо. Борясь с желанием отпрянуть, сдерживая дрожь отвращения, Финн чувствовал, как холодные шершавые пальцы с длинными, обломанными ногтями ощупывают его лоб.
Две другие не спускали с него слепых глаз, словно прикосновения сестры были и их прикосновениями. Положив обе руки ему на грудь, та пробормотала:
— Я слышу его сердце. Оно бьется отважно. Поистине, он — порождение Узилища, плоть от плоти и кость от кости его. Я чувствую пустоту в его душе, чувствую израненный ум.
— Мы чувствуем скорбь.
— Мы чувствуем утрату.
— Он — мой слуга. — Гильдас, поспешно, хоть и с трудом поднявшись на ноги, выпрямился. — И подчиняется только мне. Но я уступаю его вам, сестры — как справедливое возмещение за наш проступок.
Финн уставился на него, не веря своим ушам.
— Нет! Как ты можешь?!
Гильдас повернулся к нему. Он казался маленьким и съежившимся, но глаза его смотрели твердо, и в них словно светилось внезапное озарение. Многозначительно взглянув на руку Финна с перстнем, он, прерывисто дыша, пробормотал:
— У меня нет иного выбора.
Три карги повернулись друг к другу, ни слова не говоря, но чувствовалось, что между ними происходит обмен мыслями. Одна вдруг скрипуче усмехнулась, так что у Финна мороз пробежал по коже, а стоявший позади него Ходульщик в ужасе невнятно пробормотал что-то.
— Стоит ли?
— Нужно ли?
— Можно ли?
— Мы согласны, — проговорили они в унисон.
Та, что сидела слева, наклонилась и подняла веретено. Ее морщинистые пальцы задвигались, суча нить и вытягивая ее.
— Он будет Избранным, тем, кто станет Приношением.
Финн сглотнул, ощутив вдруг слабость, на спине выступил холодный пот.
— Что… что еще за Приношение?
Вторая из сестер коротко отмерила нить. Третья, взяв в руки ножницы, одним точным движением перерезала ее, и та бесшумно упала.
— Приношение, — прошептала старуха с ножницами, — кое мы обязаны отдавать Зверю.
Кейро и Аттия очутились у стен Города засветло. Последнюю лигу они проделали на телеге, возница которой даже не заметил их, но перед въездом в крепость спрыгнули.
— И что теперь? — прошептала Аттия.