— Отпадает! — бомж помотал головой. — Точно, отпадает. В воскресенье вечером, часов в двенадцать, на рынок продукты привезли, мясо, рыбу. Мы с Рюриком, с Васькой Куликом и еще там с мужиками это дело сгружали, часов до пяти утра. Так что Рюрик тачку твою не трогал. И никто из наших не трогал, понял, нет, в натуре? В другом месте вора ищи. А мы люди порядочные, своим трудом зарабатываем.
— Часто?
— Да всю дорогу! Как привозят, так мы разгружаем. В воскресенье ночью всегда большой завоз.
— А еще кто-нибудь этим интересовался? — быстро спросил лейтенант.
— В каком смысле?
— Ну, кто-нибудь подходил к вам в воскресенье, спрашивал о Рюрике, о Симке?
— Тебе зачем? — старик подозрительно уставился на лейтенанта. — Машину твою никто из наших не трогал, точно говорю, в натуре, ну и все. Разговаривать не о чем.
Бомжи чувствовали в нем слабину, и это было противно. Не умел он разговаривать с людьми так, чтобы они трепетали, не умел глядеть «магнетическим» взглядом, прямо в глаза, не моргая. Такие вещи отлично получались у капитана Краснова. Во всяком случае, капитан считал себя большим специалистом по психологическому воздействию на подозреваемых. Когда взгляд не помогал, пользовался кулаками, иногда ногами.
Коля вспомнил Краснова, подумал, что именно из-за капитанского профессионального мастерства ему, младшему лейтенанту Телечкину, сейчас приходится вытягивать из бомжей информацию, и попытался прожечь старика насквозь пристальным взглядом. Смотрел молча несколько секунд, старался не моргать. Старик зевнул, продемонстрировав гигантскую пасть с черными осколками зубов, и вяло спросил:
— Ты чего, в гляделки решил поиграть, начальник?
— В воскресенье утром Симка устроила здесь концерт, в ларьке крутили музыку, она плясала, — лейтенант тяжело, безнадежно вздохнул, — рядом вертелся тип в черном, со свастикой и черепами.
— Платочек на голове, — отрешенно произнесла женщина, — очки темные… Курить есть у тебя?
— На, возьми пару штук, — Коля протянул ей пачку, — он вас спрашивал о Симке? О чем-нибудь с вами разговаривал?
Женщина дрожащей рукой аккуратно вытянула две сигареты и спрятала за пазуху.
— Да мы с такими панками-фашистами ваще не разговариваем, они нас ненавидят, мы их, — рявкнул старик, — зверье они, в натуре, отморозки. Вон, в Сокольниках прошлым летом такие, с черепами, на мотоциклах, цыган мочили ночью, даже младенцев не пожалели, зверье! — старик кричал так, что многие головы стали поворачиваться в их сторону. И опять померещились Коле знакомые светло-карие глаза.
«Нет, я не псих! — жестко сказал себе лейтенант. — У него лицо стандартное, вот он и видится мне на каждом шагу».
— Кончай орать! — скомандовал он старику. — Мы ловим его, понятно? Он опасный преступник, так что, давай, живо, отвечай на вопрос: он с вами разговаривал или нет?
Командный тон оказался куда действенней магнетических взглядов. Бомжи не испугались, но прониклись к младшему лейтенанту искренним почтением.
— Никак нет! — коротко рявкнул старик, видно, вспомнив свою армейскую юность.
Гроза между тем кончилась, толпа повалила на улицу из вестибюля. Коля попросил у бомжей документы, их, конечно, не оказалось.
«А физиономия у него вовсе не стандартная, просто я его боюсь, — беспощадно признался себе лейтенант. — Когда человек одет вызывающе, с черепами и свастикой, лицо как бы смазывается».
— Да ты меня всегда найдешь, — сказал старик, — я либо здесь сижу, либо за рынком, на хоздворе. Ноздрю спросишь, тебе каждый покажет, если, конечно, ты это, без формы своей будешь. А в форме — нет. Никто не скажет, только голову заморочат. Среди наших стукачей нет. Понял?
Коля втиснулся в толпу. Почему-то из пяти дверей была открыта только одна, и на выходе образовалась небольшая давка.
«Он просто слышал, как они обсуждали предстоящую ночную работу, — размышлял лейтенант, — однако как же он узнал, что Симка живет с Рюриком? Тоже услышал? Впрочем, мог запросто обойтись и без этой информации. Пришел, увидел, что она одна дома, и убил. Все. Не надо усложнять».
Оказавшись на свежем воздухе, Коля застыл на миг, размышляя, что еще он может сделать, стоит ли сходить в бомжовский дом, побеседовать с соседями несчастной парочки, или лучше отправиться к себе домой и ждать звонка Бородина.
Он стоял у перехода через площадь. Вероятно, сломался светофор, долго не загорался зеленый, и успела собраться приличная толпа. Машины, проезжая на большой скорости, пускали из-под колес фонтаны грязной воды, толпа шарахалась назад, наконец зеленый включился, и стадо машин неохотно замерло, заняв переход. Людям пришлось лавировать между ними, толкая друг друга. Кто-то сильно ударил Колю в спину. Мимо, совсем близко, пробежала полная молодая женщина, волоча за руку маленького ребенка. Телечкин тихо чертыхнулся, сделал несколько шагов и вдруг почувствовал странную тупую боль в спине. Еще шаг, и боль стала нарастать с реактивной скоростью, пересохло во рту, площадь завертелась перед глазами. Сквозь липкий тяжелый туман он увидел, как зажегся желтый, машины отчаянно засигналили. Ноги обмякли, в глазах потемнело, он не мог понять, удается ли ему идти, передвигаться к безопасному тротуару, или это просто беспорядочное кружение, движение в никуда.
Коля сделал еще шаг, то ли по земле, то ли по воздуху, почувствовал, что под ногами уже никакой земли нет и он болтается в пространстве, в невесомости, как космонавт.
Площадь выла и визжала. Отчаянный скрежет тормозов взорвался у него в мозгу, и не осталось ничего, кроме боли, огромной, как вселенная.
Люся встретила доктора Руденко робким вопросом:
— А тетя Лиля за мной придет? Евгения Михайловна присела на краешек койки и провела рукой по светло-желтым свалявшимся волосам.
— Надо голову вымыть и лук втереть, — с легким вздохом произнесла Люся и принялась теребить уголок простыни.
— Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо.
— Живот болит?
— Немного. А что такое выкидыш? Доктор Руденко несколько секунд молча смотрела в светло-карие выпуклые глаза, слишком внимательные, слишком грустные для слабоумного ребенка. На вопрос она отвечать не стала, вместо этого положила перед Люсей коробку шоколадных конфет «Черный бархат», перевязанную розовой ленточкой.
— Вот, тебе просили передать.
Лицо Люси изменилось необычайно. Она покраснела, потом побледнела, в глазах засверкали слезы, несколько раз открылся рот, но слов у нее не нашлось, только вырвался протяжный вздох.