Сэм ежился под влажным прохладным ветром, который всегда дул перед рассветом с верховьев Реки. При мысли об опустошении этой местности он задрожал еще сильнее. Клеменс любил красоту и упорядоченность в природе, поэтому ему нравилось похожее на парковое устройство долины независимо от того, что он думал об этой планете. Теперь же он изуродовал природу этой части планеты из-за своей Мечты, из-за того, что его фабрикам и заводам нужно было все больше и больше древесины на топливо, на порох, на бумагу. Были израсходованы все запасы сырья, которыми располагало его государство, и почти все, что продали ему соседние с севера и юга территории. Если ему понадобится еще больше, то ему придется либо воевать со своими соседями, либо заключать торговые соглашения с более отдаленными государствами или с государствами на противоположном берегу Реки. Или торговать, или завоевать их и забрать у побежденных дерево. Ему не хотелось этого. Он питал принципиальную ненависть к войне и вряд ли бы смог вынести ее.
Но если ему нужно было его Судно, то для заводов, в качестве топлива, надо было много древесины.
А еще нужны были бокситы, криолит и платина для постройки генераторов и двигателей.
Ближайшим источником всех этих веществ был Соул-сити, государство в двадцати шести милях вниз по Реке, где правил Элвуд Хаскинг, ненавидящий всех белых.
Пока что Сэму удавалось обменивать железное оружие на бокситы, криолит, киноварь и платину. Однако оружие было крайне необходимо его собственному государству — Пароландо. И к тому же, Хаскинг настаивал, чтобы Пароландо использовало собственных граждан для добычи и транспортировки руды.
Сэм глубоко вздохнул. Почему же Таинственный Незнакомец не направил метеорит так, чтобы он упал рядом с месторождением бокситов? Тогда, прибыв в эту местность сразу же после падения метеорита, Сэм и викинги могли бы претендовать на земли, которые теперь принадлежат Соул-сити. И когда бы там появился Хаскинг, он вынужден был бы присоединиться к Сэму либо уйти с пустыми руками.
И все же, даже обладая могуществом Незнакомца, нелегко было отклонить железоникелевый метеорит весом в добрую сотню тысяч тонн от его первоначального курса и заставить его упасть всего лишь в двадцати шести милях от залежей бокситов и других полезных ископаемых. Незнакомец же полагал, что он попал точно в «десятку». Прежде чем уйти, он сказал Сэму, что минералы находятся в радиусе семи миль вверх по Реке. Но он ошибся. И это расстроило и одновременно обрадовало Сэма. Он расстроился из-за того, что не все минералы оказались в пределах его досягаемости, а обрадовался потому, что этик допустил ошибку.
Однако это ничем не могло помочь людям, навечно заточенным в долине шириной в среднем 9,9 мили между отвесными кручами высотой в 20000 футов. Они могли быть заточены там на тысячи лет, а может быть, навсегда, если только Сэмюель Легхорн Клеменс не соорудит свое Судно…
Сэм подошел к сосновому встроенному шкафу, открыл дверцу и вынул темную стеклянную бутылку. В ней было около литра виски, подаренного ему непьющими. Он отлил чуть больше ста грамм, поморщился, выпил, хлопнул себя по груди и поставил бутылку на место. Ха! Что может быть лучше для начала нового дня, особенно после того, как проснешься от кошмара, который по идее должен был бы отвергнуть Великий Цензор Сновидений. Если, конечно, этот Судья хоть сколько-нибудь любит и уважает своего любимого мечтателя Сэма Клеменса. А может быть, Великий Цензор вовсе и не любит его. Казалось, что очень немногие еще любят Сэма. Ему приходилось совершать много поступков против своей воли ради сооружения его Судна.
И наконец, здесь была Ливи, его земная жена, с которой он прожил тридцать четыре года!
Он чертыхнулся, пригладил несуществующие усы, снова потянулся к дверце шкафа и еще раз вытащил на свет божий темную бутылочку. Он выпил еще рюмочку. Глаза подернулись слезинками, но было ли это вызвано виски или мыслью о Ливи, он не знал. Вероятно, в этом мире непонятных явлений и таинственных действующих лиц слезы могли появиться от этих причин и от многих других тоже, заглянуть в которые его подсознание пока не позволяло. Оно ждет, пока сознание исчерпает свои интеллектуальные возможности, и тогда подсознание займет его место.
Сэм прошел к левому окну и выглянул наружу. Там, в двухстах ярдах, под ветвями железного дерева стояла круглая двухкомнатная хижина с конической крышей. В ее спальне должны были сейчас находиться Оливия Ленгдон Клеменс, его жена — вернее, его бывшая жена — и долговязый длинноносый Савиньен Сирано де Бержерак, шпажист, вольнодумец, писатель.
— Ливи! Как ты могла? — тихо прошептали его губы. — Как ты могла разбить мое сердце, сердце своей молодости?
Прошел год, как она объявилась вместе с этим французом. Он был ошеломлен, потрясен и взволнован, как никогда раньше за все свои семьдесят четыре года, проведенных на Земле, и двадцать один год, прожитый на этой Речной Планете. Но он уже оправился от этого потрясения. Или, вернее, он оправился бы, если бы не случилось еще одно потрясение, хотя и не такое страшное. Ничто уже не могло превзойти первое. Ведь в конце концов он не мог рассчитывать на то, что Ливи будет обходиться без мужчин двадцать один год, особенно если она снова молода, красива и такая же пылкая. Ведь у нее не было надежды на то, чтобы снова увидеть его. Он сам за это время жил с доброй полудюжиной женщин и не мог, да и не хотел требовать от нее ни целомудрия, ни супружеской верности. Но он думал, что она бросит своего дружка, как только опять увидит его.
Но этого не произошло. Она любила этого французишку.
Он виделся с ней почти каждый день с той ночи, когда она впервые возникла из речного тумана. Они разговаривали достаточно вежливо и иногда даже настолько набирались духу, что могли позволить себе смеяться и шутить, как когда-то на Земле.
Иногда, пусть на мгновение, но их глаза несомненно говорили друг другу, что старая любовь все еще живет в них. Однако, когда он, больше уже не в силах сдерживаться — смеяться, когда хотелось плакать — делал шаг ей навстречу, она отступала ближе к Сирано, если он был рядом, или оглядывалась, разыскивая его глазами, когда его не оказывалось близко.
Каждую ночь она была рядом с этим грязным, грубоватым, носатым, с безвольным подбородком и все же ярким, энергичным, умным, талантливым французом.
— Жалкая лягушка, — пробормотал Сэм. Он представил его прыгающим, квакая от вожделения, к белой, четко очерченной фигуре Ливи; прыгающий, квакающий…
От этой мысли его передернуло. Нет, не стоит об этом так думать. Однако, даже когда он тайно приводил к себе женщин — хотя ему и не нужно было ни от кого прятаться — он не был в состоянии забыть о своей Ливи. Он не мог позабыть ее, даже когда жевал наркотическую резинку. Она всегда возникала в море его возбужденного наркотиками сознания, как парусник, подгоняемый ветром желания. Прекрасный корабль под названием «Ливи» с наполненными ветром белыми парусами и стройным белоснежным корпусом…
И он слышал ее смех, ее прелестный смех. Это выдержать было тяжелее всего.