И он, Сэм Клеменс, на это ответит, что в следующий раз сторонники Джона оправдают и пытки. В них нет ничего плохого. Ведь мучения длятся только до тех пор, пока человек жив, а любые телесные повреждения легко можно исцелить простым умерщвлением жертвы. Затем будет оправдано изнасилование, ибо в конечном счете женщине не нужно бояться, что она забеременеет или подхватит какую-нибудь заразу. А если она будет после этой процедуры мучиться, то лучше ее убить, ведь на следующее утро она снова станет целой и невредимой. Что же касается связанных с этим душевных мучений, то от них легко избавиться с помощью небольшой дозы наркотической резинки.

Нет, скажет Сэм, дело не в самом убийстве, как в таковом, а в правах. Если убивают человека, то его тем самым перемещают вопреки его желанию в такое удаленное место, откуда ему не вернуться пешком и за тысячу лет. Его удаляют от его любви, от его друзей, от его родного дома. Насилие есть насилие, и оно всегда было…

Надо быть начеку.

— Сэм! — раздался хорошо знакомый ему голос.

Он обернулся. Ливи была все еще бледна, но ее глаза приобрели спокойное выражение.

— Сэм! А как же женщины, которых он увел?

— О мой Бог! — воскликнул Клеменс, стукнув себя ладонью по лбу. — Идемте, Лотар!

Увидев поблизости Джо Миллера, он помахал ему рукой, а Лотар приказал следовать за ними только что подошедшей сотне лучников.

Возле огромного бревенчатого дома Сэм замедлил шаг. Судя по всему, Джон думал, что его со-консул забыл о насильно уведенных женщинах. Но, наверняка, он не сомневался в том, что очень скоро Сэм вспомнит об этом. Клеменс был уверен, что Джон в душе был готов подчиниться Сэму в вопросе о бойне, поскольку по букве закона он действовал в рамках своих прав. Но возвращение женщин — слишком большой удар для англичанина. Его подлый характер может выйти из под контроля, и тогда в Пароландо вспыхнет гражданская война.

22

Когда Сэм увидел примерно тридцать женщин, выходящих из открытых ворот, он понял, что Джон решил исправить свою ошибку. Однако его все равно можно было обвинить в похищении, в преступлении гораздо более серьезном, чем убийство, в этом вывернутом наизнанку мире. Но если женщинам не было причинено вреда, то подобное обвинение будет трудно выдвинуть.

Он остановился, и ему показалось, что и сердце его сейчас остановится. Среди женщин была Гвиневра!

Лотар побежал к ней, выкрикивая ее имя. Она бросилась к нему навстречу, вытянув руки, и они обнялись.

После минуты страстных объятий и лобзаний она отпрянула от Лотара и подошла к Сэму. Он мысленно обругал себя, так как поблизости не было кого-либо другого, на ком можно было бы выместить злость. Если бы он дал ей понять, что желает ее, когда она всем своим видом показывала ему, что он может обладать ею, то она, возможно, не приняла бы ухаживаний фон Рихтгофена. Почему же он не взял ее? Почему он никак не может отвязаться от мысли о том, что Ливи в конце концов вернется к нему? В том же случае, если он возьмет себе другую женщину, Ливи настолько этим оскорбится, что больше никогда не захочет иметь с ним ничего общего.

Его рассуждения были нелогичны. Но что бы ни заявляли философы, главная польза от логики — оправдание эмоций.

Гвиневра поцеловала его, и ее слезы капнули ему на обнаженную грудь. Затем она отпрянула от него и вернулась к Лотару, оставив Сэма Клеменса решать задачу Джона Безземельного.

Он прошел в ворота. За ним тяжело шествовал Джо Миллер. Через мгновение к ним присоединился и фон Рихтгофен. Он чертыхался и бормотал по-немецки:

— Я убью его!

Сэм остановился.

— Уходите отсюда сейчас же! Я и сам достаточно разъярен, но еще могу владеть собой. Вы находитесь в логове льва, не забывайте этого! И если вы сейчас что-нибудь попытаетесь предпринять, он тут же прикажет убить вас, а потом заявит, что это было сделано в целях самообороны. Поймите, что он только этого и ждет. Возможно, он и затеял все это для того, чтобы организовать наше убийство.

— Но вы взяли с собой лишь Джо! — удивился немец.

— Я бы не сказал, что этого мало. Но если бы вы не были так заняты лобзанием с Гвиневрой, то, наверное, услышали бы мой приказ войскам начать штурм дворца и убить всех, кто там находится, если я не вернусь через пятнадцать минут.

Лотар удивленно посмотрел на Клеменса.

— Вы определенно стали гораздо агрессивнее.

— Чем больше у меня неприятностей и чем дальше отодвигается постройка Судна, тем решительнее я становлюсь, — кивнул Сэм.

Сэм не мог объяснить немцу, что он перенес на Джона весь свой гнев по поводу его связи с Гвиневрой, который и без того был столь велик, что будь на этой планете хоть немного справедливости, Джону давно бы уже надо было уползти, поджав хвост.

Он прошел внутрь самого большого дома за изгородью из высоких сосновых столбов и проскользнул мимо Шарки. Головорез попытался было преградить ему дорогу, но у Сэма за спиной раздался пещерный рев, исходивший от огромной волосатой фигуры Джо. Шарки тихо выругался и допустил оплошность, не сумев вовремя увернуться. Огромная с рыжими волосами нога откинула громилу весом в 280 фунтов, будто куклу.

— Я когда-нибудь прибью тебя! — прорычал Шарки по-английски.

Джо медленно повернул голову, будто это была башня броненосца, а ее орудием — огромный хобот его носа.

— Да? И ш какой армией ты шобираешься это шделать?

— Джо, ты стал слишком часто огрызаться по пустякам, — пробормотал Сэм. — И в этом, несомненно, чувствуется мое влияние.

— Я не такой уж и тупой, как шчитает меня большинштво людей, — сказал Джо.

Приступ гнева Сэма перешел в тихую ярость. Даже с таким телохранителем, как Джо, он не мог чувствовать себя в полной безопасности, но Сэм был уверен, что Джон не пойдет сейчас на конфликт с ним, так как, наверняка, он хочет завладеть кораблем.

Король сидел за большим круглым дубовым столом вместе с дюжиной своих молодчиков. У всех в руках были глиняные кружки. Здоровенный Зак стоял у него за спиной. Вся комната провоняла табаком и алкоголем. Глаза Джона были красными, правда, они у него всегда были такими. Свет еле пробивался в окна, так как прямые солнечные лучи не проходили сквозь сосновый частокол. Горело несколько факелов.

Сэм остановился, вынул сигару из коробочки в сумке, привязанной к поясу, и начал раскуривать ее. Его руки тряслись. Это раздражало его, и его гнев на Джона усилился.

— Прекрасно, Ваше Величество, — сказал он. — Вы не имели никакого права забирать этих чужих женщин ради удовлетворения своих низменных потребностей! Но забрать Гвиневру!? Она — гражданин нашего государства! Вы по сути дела засунули свою шею в петлю, Джон, и я сейчас выражаюсь отнюдь не фигурально!

Джон налил себе виски в пивную кружку и аккуратно поставил бутыль на стол. Затем он произнес кротким голосом: