Уже в лифте до нее донеслась песня, которую слушал Морозик:
Эти птицы никуда не летят,
Они забыли про небо.
Эти птицы никуда не летят,
Они забыли про небо.
Если жить по расчету и наверняка,
То крылья отсыхают и врастают в бока...
Пел Андрей Державин из «Машины времени». Редакторша знала эту песню, новую и умную, она подпевала. Сама себя услышала и обрадовалась: «Пою! Может, не все потеряно?»
Она решила в тот же вечер начать новую жизнь. Купила новую губную помаду и красивый кошелек. Она шла по улице, напевала песню про птиц и про реки. Это совпадало с тем, что говорила в своих заклинаниях Экстрасенсиха. И слова Экстрасенсихи вдруг показались Умнице очень проницательными и замечательными.
Эти реки никуда не текут,
Они забыли про море...
– Мы еще посмотрим! – сказала она сама себе.
Утром Агата проснулась и объявила счастливым голосом:
– Мама, я заболела! Глотать больно! – Достала из-под подушки зеркальце: – И лицо красное.
Мама сразу расстроилась. Когда мама огорчается, она начинает злиться:
– Опять ела снег? Здоровая девчонка! Как маленькая! Ела?
– Не ела, – быстро соврала Агата, – и не снег, а сосульку. И не здоровая, а больная!
Мама быстро прошла сердитой походкой к аптечке, достала градусник и сунула его Агате под мышку. Градусник холодный, Агата пискнула и хихикнула.
– Она еще хихикает! – злилась мама.
Температура оказалась тридцать восемь. Мама позвонила в редакцию:
– Агата заболела, не приду.
Потом она позвонила в поликлинику и вызвала врача.
– Кашу не буду, – заявила Агата, – аппетита нет на кашу. Не хочу наотрез.
Мама потрогала горячий лоб, заварила траву – полоскать горло.
– Чего бы ты хотела съесть, Агата? – Мама надела пальто. Она перестала злиться, глаза были тревожные.
Мама готова купить что угодно вкусное. До чего же хорошо болеть.
– Пирожное миндальное, – Агата загнула палец, – мороженое шоколадное, мандарины турецкие.
Болеть – кайф. Про мороженое она крикнула нарочно, чтобы достать маму. А мама, конечно, сейчас ответит железным голосом:
«Никаких мороженых! Горло простудила! Хватит с тебя снега, который ты ешь! На бульваре! Где собаки писают! Как дитя неразумное, честное слово!»
Агата иногда хорошо понимает мамины тонкие чувства: маме кажется, что Агата мечтает скорее вырасти. Она думает, что если обозвать дочь малым ребенком, то дочь поймет свои ошибки. Но все не так просто: Агата иногда хочет быть взрослой, а иногда вовсе не хочет. И как раз сегодня она вовсе не спешит вырасти, ей как раз нравится быть маленькой, беззащитной, горячо любимой больной девочкой. Пусть мама поминутно трогает ее горячий лоб, дает чай с лимоном, спрашивает тревожно: «Ну как? Болит горло?» Желательно, чтобы спрашивала как можно чаще.
Заявление о шоколадном мороженом мама никак не прокомментировала, ушла в магазин. Перед уходом напомнила:
– Полощи горло и не летай в ванную без тапочек, знаю я все твои штучки. Пол холодный.
Дверь за мамой закрылась. Агата побежала босиком в ванную, вылила в раковину почти весь стакан полоскания, быстренько нырнула под одеяло. Тут зазвонил мобильник на тумбочке:
– Агатище! Я жду как лох у булочной, а ты не идешь! Сегодня не воскресенье, в школу надо, ученье свет, а неученье тьма. Копуша хренова!
– Болею, – прохрипела она, хотя могла говорить нормальным голосом, – совсем мне плохо, еле жива, Леха. – Пусть он ее жалеет.
И он пожалел:
– Дура ненормальная! Опять ледышку съела?
– Не ела ледышку, – сипела она придушенным голосом, – совсем маленькую ледышечку, и то не всю. Прощай, Леха, мне трудно говорить.
Пришла мама, принесла все, кроме мороженого. Заглянула в ванную.
– Так и знала – полоскание вылила.
Агата молчала. Интересно, как мама догадалась? Это было уму непостижимо. Агата не стала отпираться – больному человеку все простительно.
Мама быстро вытаскивала из сумки лимон, пирожные, пакет молока, а сама говорила:
– Вот ты, Агата, думаешь: «Я больная Агата, меня надо жалеть и все мне прощать». Ведь думаешь так?
– Да, а как ты догадалась, мама? Мысли читаешь. Научишь меня?
– Еще чего. А ты, моя драгоценная Агата, почему-то не думаешь, что меня тоже надо пожалеть. У меня дочь заболела, единственный ребенок. Любой посочувствует, кроме одного человека.
– Знаю! Твоего главного редактора! Начальник хренов, да, мам?
– Не ругайся уличными словами. И вовсе не его я имею в виду.
– А кого же? – Хитрый глаз глядит из-под одеяла.
– Сама знаешь, не прикидывайся. Ты бесчувственная, вот кто. И полоскание снова завари. А главный меня отпустил с работы, нормальный начальник.
Мама угостила Агату пирожным, а ненавистную овсянку не предложила. Напоила морсом с любимой Агатиной булочкой с красивым названием «Ромашка».
Наверное, самые счастливые люди на свете это те, у кого болезнь и ничего не болит. Горло совсем немного, но это не считается. Они мерили температуру, и опять мама хмурилась. Агата сказала:
– Не расстраивайся, мама, мне уже лучше. А температура – это ничего, жарко немного, и все. Я понимаю, у тебя ребенок болеет.
Мама засмеялась, заварила новую траву и погнала Агату полоскать горло.
– Тапочки не забудь, горе мое.
Пришла врач Евгения Витальевна, послушала спину холодной блестящей трубочкой, заглянула в горло, спросила про температуру.
– Тридцать восемь и пять, – чуть не плакала мама.
– Ничего страшного, обычная ангина. Дня три полежит, будет пить лекарства, потом выздоровеет.
– Правда? Вы так думаете? – Мама перестала хмурить лоб, сразу помолодела и похорошела.
– Вон какие у вашей дочери веселые глаза. С такими глазами долго не болеют. – Врач выписала рецепты и надела пальто.
– Спасибо вам, Евгения Витальевна, – мама провожала ее в прихожей. Тут навстречу врачу шагнул Леха. Он держал кулек мандаринов в вытянутой руке, вид был очень серьезный, даже мрачный.
– Леха! – засипела Агата. – Гостинчик принес! Спасибо, Лехочка.
Мама ушла в кухню, чтобы Леха не заметил ее смеха. Агата хрипит специально для Лехи, голос у нее совсем нормальный, а тут спектакль. Мама еле удержалась, чтобы не сказать: «Перестань хрипеть, симулянтка». Но такие спектакли нельзя портить – Агате виднее, как прикидываться перед ее Лехой.
Агата выставила из-под одеяла ногу в розовом носочке. Розовая пижама, розовые тепленькие носки – стильно.