– Батурине…
– Ну да, правильно, поселок назывался Батурине до революции, потом его переименовали в «Большевик», и ваш дедушка получил там большую хорошую государственную дачу. Вы часто приезжали на дачу?
– Да.
– Кто-то из ваших родственников копал там землю?
– Да.
– По всему участку или в каких-то определенных местах?
– Бабушка Клава сажала малину вдоль забора. Дядя Валера вскапывал огород. На участке был небольшой пруд… Болотце… в самой глубине, у дубовой рощи.
– Правильно. Там остался каменный круглый фундамент садовой беседки.
– На нем было удобно рубить дрова.
– Кто-нибудь там копал землю?
– Нет. Там рубили дрова для печки, и росла крапива… Ее косили, а она все равно вырастала, очень быстро. Мне плохо, я не могу дышать…
– Нет, Лиза, с дыханием у вас все в порядке. – Красавченко поднял ее руку и стал считать пульс. – Вы стабильны. Вы можете говорить. Вы уверены, что вокруг пруда у рощи никто из ваших родственников не копал землю?
– Это могло быть до моего рождения, могло быть в раннем детстве. Зачем вам? Что вы хотите?
– Камень.
– Какой камень? Я не могу дышать.
– Можете. Я сказал, вы стабильны. Откройте глаза. Смотрите мне в глаза. Где камень?
– Я не понимаю, о чем речь… При чем здесь наш дачный участок? Он давно нам не принадлежит. Когда умерла бабушка, дача досталась родственникам.
– Лиза, у меня в руках шприц. Здесь противоядие. Осталось две минуты. Где камень? Брошь в форме цветка орхидеи, с крупным бриллиантом в центре, с плати новыми лепестками, украшенными маленькими круглыми топазами, которые напоминают капли росы, с продолговаты-; ми изумрудами в виде листьев.
– Мне нужен врач. Мне плохо.
– Вы или кто-то из ваших родственников находили что-либо в земле на дачном участке?
– Да.
– Что именно?
– Дождевых червяков.
В последнее десятилетие девятнадцатого века среди московских сановников распространилась старинная петербургская мода. За проигрыш в макао расплачивались алмазами. Столы были покрыты черным бархатом, рядом с каждым игроком стоял небольшой кедровый ящик. Золотой ложечкой черпали по камушку за каждую девятку. Эта аристократическая забава была придумана еще во времена Екатерины Второй. Тогда она напоминала иллюстрацию к сказкам «Тысячи и одной ночи». Но на рубеже железного девятнадцатого века это больше походило на пир во время чумы. Во всяком случае, для графа Ивана Юрьевича Порье увлечение алмазным макао закончилось настоящей чумой, разорением и безумием.
Иван Юрьевич с юности был азартным игроком. Жизнь его состояла из бесконечной череды выигрышей и проигрышей. Как любой игрок, не умеющий вовремя остановиться, проигрывал он чаще и больше, чем выигрывал.
Алмазное макао окончательно добило не только его, но будущность его семейства. Таинственное сияние драгоценных кристаллов действовало на графа опьяняюще, он забывал за бархатным столом, что ему почти шестьдесят, что он плешив и толст, страдает подагрой и несварением желудка, что его Крестовоздвиженский прииск давно истощился, там больше нет ни золота, ни алмазов, из двух имений одно заложено, другое полностью разорено вором-управляющим.
За месяц граф Иван Юрьевич не только влез в огромные долги, но и проиграл уникальную семейную коллекцию алмазов. Обнаружив, что сыпать в кедровый ящичек больше нечего, граф впал в черную меланхолию, потом сделался буен, рвал без разбора бумаги в своем секретере, жег в камине одежду и белье, чуть не спалил дом. Первого января 1900 года граф Иван Юрьевич скончался в лечебнице для душевнобольных.
Сын его, Михаил Иванович, обнаружил, что все наследство составляют долги отца, расплатиться с кредиторами он никогда не сумеет, а пощады ждать не приходится. Единственным разумным выходом могла бы стать только спешная выгодная женитьба.
Графский титул стоил дорого, Михаил Иванович был хорош собой, однако выбор оказался невелик. О том, что имущественные дела аристократического жениха обстоят более чем скверно, знала вся Москва.
В красавца графа давно и безнадежно была влюблена единственная дочь купца-золотопромышленника Болякина, Ирина Тихоновна, дородная, всегда немного сонная тридцатилетняя барышня с пышным бюстом и темными усиками. Дело решилось очень скоро, Ирина Тихоновна на робкое предложение графа ответила живым пламенным согласием.
Батюшка, купец Болякин, сначала отнесся к сватовству графа настороженно. Он даже поспорил с дочкой, но та привела неоспоримые доводы в виде короткого обморока и обещания отравиться. А поскольку Ирина Тихоновна в ранней юности уже пыталась травиться морфином из-за какого-то петербургского гуляки-корнета, и доктора сказали, что психика ее весьма неустойчива, Тихон Тихонович не стал возражать.
Он пригласил графа в свой кабинет и имел с ним непродолжительную беседу.
– Ваше сиятельство, – сказал купец, – я считаю своим долгом предупредить вас, что моя дочь не совсем здорова.
– Да что вы, – искренне удивился граф, – она выглядит совершенно здоровой.
– Я имею в виду не физический, а нервный недуг. У нее случаются приступы меланхолии и тяжелой подозрительности.
– Смею вас уверить, Тихон Тихонович, что мое искреннее чувство победит этот недуг, – ответил граф, – я люблю Ирен.
– Да будет вам, ваше сиятельство, – купец укоризненно покачал головой, – вы женитесь на моей Ирине потому, что у вас денег нет. Положение у вас безвыходное, но у меня тоже. Моя Ирина засиделась в девках, доктора говорят, ей надо замуж скорей, иначе совсем занеможет. Но за купца она не пойдет, а кроме вас, титулованные особы к ней пока не сватались, да и вряд ли посватаются. К тому же она вбила себе в голову, что влюблена в вас до смерти. Дочь у меня одна, и ради ее счастья я готов расплатиться с долгами вашего покойного батюшки, графа Ивана Юрьевича, Царство ему Небесное, – купец встал, истово с поясным поклоном, перекрестился на красный угол, потом сел, тяжело уставился на графа и продолжал:
– Я готов спасти вас от долговой тюрьмы, но и вы уж нас уважьте, ваше сиятельство. Будьте для моей Ирины добрым мужем, живите с ней честно, по-христиански.
– Да как же иначе, дорогой Тихон Тихонович? – улыбнулся граф. – Конечно, по-христиански.