— Милосерднейший Спаситель наш, — прошептал отец Мейер, — если я совершаю ошибку, прости меня. Прошу Тебя, пойми, Господь, я верю, что это — дитя Твое, а если оно — если он — не живое создание, если я действительно оскверняю Тело Твое, как считает Церковь… если я оскорбляю Тебя, я раскаиваюсь от всей души.
Он вошел в исповедальню и задернул занавесь. Сел, глубоко вдохнул и, перекрестившись, начал:
— Простите меня, отец, ибо я согрешил. Это случилось…
Он смолк. Как сказать, когда это было, за того, кто молча сидел по другую сторону ширмы?
— …Это случалось несколько раз со времени моей последней исповеди. Вот мои грехи. — Священник проглотил ком в горле и подумал минуту.
Что сказать дальше? Прошлой ночью, когда он решился сделать это, все было так ясно. Так очевидно было, что Сам Бог вдохновляет его на такой поступок. Но теперь, когда он приступил, когда действительно пошел на этот риск, священник ощущал одиночество и беспомощность.
Но то же чувствовал и наш Спаситель, напомнил себе отец Мейер, и его утешили в его страхах.
— У меня появляются… мысли, отец. Не такие мысли, какие были бы угодны Господу нашему. Я желал вещей…
Он прижался взмокшим лбом к перегородке. Какая непомерная гордыня — говорить от имени другого! Осмелиться представить себе, что творится в чужом сердце. В сердце, которое даже не бьется. В мозгу, который не думает.
Нет, он не верит в это.
— Послушай, — прошептал отец Мейер, обращаясь к фигуре, которую он различал сквозь ширму. — Я отпускаю тебе твои прегрешения, прощаю тебе совершенные грехи и греховные мысли, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь. — Он прищурился, стараясь разглядеть зомби сквозь частую решетку. — Ты понимаешь? Иди с миром. Бог прощает тебе…
— Отец, — донесся до него чей-то голос, и отец Мейер сильно вздрогнул.
Оно заговорило! Хвала Господу! Он знал, он всегда верил в это, он молился…
— Это Антон, — продолжал голос, и священник понял, что это мальчишка Век, стоявший прямо за занавеской. — Кардинал и епископ приехали в отель моего кузена. Они спрашивают вас.
И сейчас отец Мейер взглянул на фигуру на кресте. На того, кого он осмелился простить. На сцене происходила кульминация пьесы — страдания Христа. На подмостках стояло три креста. На двух висели актеры, исполнявшие роли разбойников, их поддерживали ремни, продетые под набедренными повязками, — так должен был висеть и Каспар Мюллер. Святые женщины в накидках и плащах рыдали, заломив руки. Сбоку стоял римский центурион и размышлял о чем-то. Актеры подняли взгляд на живого мертвеца, прибитого к кресту Каспара Мюллера. Сам старик прятался за кучей камней, которую позднее должны были использовать в сцене Воскресения. Они говорили, обращаясь к зомби, и Каспар отвечал дрожащим старческим голосом.
Из-за креста Каспар выкрикнул:
— Eli, Eli, lama sabachthani! [67]
И фарисеи осыпали его бранью за обращение к пророку Илии.
Фигура на кресте, бледная и хрупкая, тяжело вздохнула и подняла глаза к небу, затем взглянула вниз. Это оживленный труп, твердил отцу Мейеру разум.
Но сердце его отвечало: это невинный человек, приговоренный перенести подобные страдания десять раз. Каждого зомби использовали для десяти представлений; они придумали, как замазывать дыры в его руках воском, зашивать и маскировать рану в боку. Они сделают это с ним десять раз. Ради славы Господа.
И славы Обераммергау.
Каспар Мюллер прокричал: «Жажду!» [68] Солдат протянул существу губку, смоченную в уксусе. И оно обсосало губку. Отец Мейер не сомневался в этом.
— Жено! се, сын Твой, — выдохнул Каспар Мюллер.
Зомби взглянул на Кристу Век.
Отец Мейер стиснул в кулаке четки. Он не мог допустить, чтобы это продолжалось. Его святая обязанность — нести Слово Господне так, как он понимает его. Пока он еще священник, он обязан действовать ради своей паствы…
— Совершилось! [69] — произнес Каспар. Грудь зомби яростно вздымалась и опускалась. — В руки Твои предаю дух Мой. [70] — Голова его поникла.
— Ах, — пробормотал кардинал.
Низкий, зловещий рокот наполнил театр. По сценарию сейчас должно было начаться землетрясение и гибель Храма. Кресты на сцене закачались. Из ладоней зомби снова пошла кровь.
— Это десница Божия карает нас! — воскликнул актер, игравший Енана.
Кровь струилась из ран на боку и ладонях зомби. Его голова дернулась. Отец Мейер больше не мог выносить это зрелище. Он поднялся на ноги и закричал:
— Да! Это кара!
— Отец! — воскликнул кардинал и схватил его за руку.
Отец Мейер высвободился и перебрался через кардинала.
Он сбежал по ступенькам и оказался перед сценой. Прежде чем кто-либо успел его остановить, он вскочил на сцену и вцепился в перепуганного центуриона.
— Вы не можете это сделать! Как служитель Божий, я приказываю вам остановиться!
— Что? Что? — воскликнул Каспар, появляясь из-за камней. Он был в одеждах воскресшего Христа — весь в белом.
— Богохульник! — крикнул ему отец Мейер.
Он вырвался из рук центуриона, оттолкнул Марию Век и остальных святых женщин и вскарабкался на кучу камней.
— Помогите мне снять его! Ради всего святого, помогите мне!
— Слезайте оттуда! — прогремел кардинал, заглушив нарастающий шум толпы и крики актеров. — Уберите отца Мейера со сцены!
— Отец, прошу вас. — Руди Мангассер, центурион, схватил отца Мейера за ногу.
Священник вырвался.
— Ради Бога, Руди! Я крестил тебя. Помоги мне!
Отец Мейер рванул гвоздь, воткнутый в ладонь трупа.
Крепко прибитый железный штырь вошел в кость; из дыры хлынула кровь, заливая пальцы отца Мейера.
— Помогите мне. Помогите мне.
Он обвел глазами зрителей, вскочивших на ноги. Злые лица. Ужас во взглядах. Некоторые пятились, некоторые рвались вперед. Многие кричали.
— Это живое существо! Нельзя делать этого!
Потянувшись, священник сдернул с головы обвисшего зомби терновый венец, на шипах повисли клочки кожи.
Внезапно из рядов зрителей послышался пронзительный вопль. Испуганный отец Мейер замер и оглянулся. Люди указывали пальцами на сцену — на него, как он подумал. Он вцепился в ладонь зомби, пытаясь вытащить гвоздь.