— Будьте любезны, мистер Кили, скажите присяжным, сколько стоит ваша компания?
— В каком смысле? — переспрашивает он.
— Я имею в виду чистую стоимость.
— Это понятие расплывчатое.
— Пусть так. Тогда загляните в этот финансовый отчет, посмотрите суммарную стоимость всех активов, вычтите из неё сумму пассивов, и назовите присяжным величину полученной разности. Она и составит чистую стоимость вашей компании.
— Это не так просто.
Я недоверчиво трясу головой.
— Тогда, возможно, вы согласитесь со мной, что чистая стоимость вашей компании лежит в пределах от четырехсот до пятисот миллионов долларов?
Уличать корпоративных чинуш во лжи выгодно вдвойне; мало того, что одного из них ловят со спущенными штанами, так ещё и следующий свидетель вынужден говорить правду. Кили ничего не остается, как повиноваться моим указаниям. Не сомневаюсь, что Драммонд всю плешь ему проел, пытаясь втолковать, что иначе нельзя.
— Да, это вполне разумная цифра. Я согласен с вами.
— Спасибо. Теперь ответьте, какова сумма наличных активов вашей компании?
Вопрос застает противника врасплох. Драммонд встает и вносит протест, который Киплер отклоняет.
— Ну, это трудно сказать, — мнется Кили, начиная, как я и ожидал, перечислять сложности оценки наличности такой огромной и разветвленной компании, как «Прекрасный дар жизни».
— Полно вам, мистер Кили, вы — исполнительный директор. Вы отдали компании восемнадцать лет жизни. Вы владеете данными всех финансовых отчетов. Неужто вам не известно, сколько у вас денег?
Кили лихорадочно листает страницы, а я терпеливо жду. Наконец он называет мне некую цифру, и я в очередной раз благодарю Макса Левберга. Извлекаю на свет божий собственный экземпляр и прошу Кили пояснить значение одного из так называемых «резервных счетов». Когда я подал иск на сумму десять миллионов долларов, финансисты «Прекрасного дара» тут же, не сходя с места, отложили эти десять миллионов в резерв для оплаты иска. Так они поступают при подаче любого иска. Деньги по-прежнему принадлежат компании, по-прежнему инвестируются и приносят барыши, однако числятся в пассиве. Таким образом, возбуждая многомиллионные иски, клиенты способствуют процветанию страховых компаний — те тут же заносят эти денежки в резервный фонд, а потом уверяют, что стоят на грани банкротства.
И все вполне законно — комар носа не подточит. Такова уж эта отрасль с её закулисными интригами и крайне сомнительной бухгалтерией.
Кили пускается в разглагольствования, пересыпая речь непонятными терминами. Он предпочитает запутать присяжных, но не сказать правду.
Я допрашиваю его про суть ещё одного фонда, после чего мы переходим к остаточным счетам. Изымаемым. Затем — не изымаемым. Я сверлю его как жук-древоточец, чувствуя себя как рыба в воде. Основываясь на сведениях, которые почерпнуты из полученных от Макса Левберга документов, я подытоживаю цифры и спрашиваю, верно ли, что наличность, которой распоряжается компания, составляет около четырехсот восьмидесяти пяти миллионов долларов.
— Если бы, — только и отвечает он, хохотнув. Никто в зале его веселья не разделяет.
— А сколько у компании денег на ваш взгляд, мистер Кили?
— Ну, не знаю, — пожимает плечами он. — Миллионов сто, наверное.
Что ж, пока этого достаточно. В заключительном слове я набросаю основные выкладки на доске и сумею объяснить присяжным, где эти акулы скрывают свои денежки.
Я передаю Кили копию компьютерной распечатки по заявлениям страхователей, чем вновь застаю его врасплох. Еще во время обеденного перерыва я решил отказаться от повторного допроса Лафкина, взамен направив главный удар на Кили. Тот мечет молящий взгляд на Драммонда, но адвокат не в состоянии его выручить. Кили — исполнительный директор, и ему сам бог велел помочь нам разобраться в хитросплетениях интриг собственной компании. Во вражеском стане наверняка рассчитывали, что я вновь вызову для дачи пояснений Лафкина, чтобы заставить его испить чашу до дна. Ан нет, я принимаю решение, что разлюбезный вице-президент уже испил свою чашу до дна. А то станет ещё выкручиваться и опровергать показания Джеки Леманчик. Нет уж, не бывать этому.
— Вы узнаете эту распечатку, мистер Кили? Ее передали мне сегодня утром.
— Да, разумеется.
— Чудесно. Можете вы сказать присяжным, какое количество полисов на страхование здоровья выдала ваша компания в 1991 году?
— Ну, точно я не помню. Сейчас проверю. — Он переворачивает страницы, берет одну, откладывает, берет следующую, и так до бесконечности.
— Девяносто восемь тысяч плюс минус несколько сотен — это близко к реальности?
— Вполне вероятно. Да, думаю, что это соответствует действительности.
— А сколько заявлений на выплату страховых премий поступило в 1991 году по этим полисам?
Повторяется та же тягомотина. Кили роется в распечатке, бормоча себе под нос какие-то цифры. Мне даже немного стыдно за него. Время идет, и наконец я подсказываю:
— По моим сведениям, таких заявлений было примерно одиннадцать тысяч четыреста. Что вы на это скажете?
— Что ж, это вполне похоже на правду, но я все-таки хотел бы удостовериться сам.
— Каким образом?
— Мне нужно ещё немного времени, чтобы ознакомиться с этими материалами?
— То есть, искомые сведения там есть?
— Думаю, что да.
— А можете вы сказать присяжным, в скольких случаях ваша компания отказывала в выплате страховых премий?
— Я бы и в этом случае предпочел сначала свериться с этими материалами, — поясняет Кили, обеими руками приподнимая распечатку.
— То есть, и эти сведения там есть?
— Наверное. Да, должны быть.
— Очень хорошо. Тогда откройте одиннадцатую, а затем восемнадцатую, тридцать третью и сорок первую страницы.
Кили так и делает. Он на все готов, лишь бы не свидетельствовать под присягой. Слышится потрескивание бумаги и шелест переворачиваемых страниц.
— Верно ли, что искомое число составляет около девяти тысяч ста? — спрашиваю я.
Кили мое возмутительное заявление шокирует.