Ирина перевидала сотни больных, сотни голых человеческих тел. Но ее почему-то всегда умиляли старухи, среди которых часто встречались замаскированные одеждой молодые женщины. Лицо в морщинах, руки от кончиков ногтей до ключиц, ноги от щиколоток до колен – дряблые, темные, в пигментных пятнах. А торс и бедра, которые не подвергались солнечному облучению, мелочно-белые и удивительно молодые. Наверняка и Мария Петровна такая, но никакого умиления по отношению к ней Ирина не испытывала. Подошла к столу, вытащила из сумки фонендоскоп, повесила на шею, взяла в руки аппарат для измерения давления.
Раздеваться Мария Петровна не собиралась. Так и заявила:
– И не подумаю!
– Очень мило! – усмехнулась Ирина. – Зачем вы меня пригласили?
– Тебя лично никто не приглашал.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я приглашала хорошего врача.
– Зачем?
– Чаю попить! – с вызовом ответила Мария Петровна.
– Чаю? И только?
– Можно с вареньем, с бутербродами. Ты не очень прожорливая?
– Я вообще пациентов не объедаю и чаи с ними не распиваю. Ошибочку допустили, гражданка.
Ирина сняла с шеи фонендоскоп, затолкала в сумку. Следом упаковала тонометр, громко и резко застегнула „молнию“ на сумке.
– Уходишь? – спросила Мария Петровна.
– Мне здесь делать нечего.
– Ну, растудыть жабу через коромысло! Доктора пошли! Не послушала, давление не измерила. Может, у меня криз?
– Врожденный, – тихо, точно самой себе, пробормотала Ирина.
Но Мария Петровна отлично услышала:
– Насмехаешься? А если я во врачебном уходе нуждаюсь?
– Об уходе отсюда только и мечтаю. Или вы сейчас же раздеваетесь, или я ухожу!
– Зачем я тебе раздетая потребовалась?
– Буду слушать ваши легкие и сердце.
– Чего их слушать? Они как у молодой лосихи.
– Гражданка Степанова! – тихо закипая, произнесла Ира. И далее говорила медленно, чеканя каждое слово, будто у Марии Петровны имелись проблемы с восприятием речи. – Вы… врача… вызвали. Следовательно… вас… что-то… беспокоит. Ответьте… пожалуйста… на вопрос. Что… вас… беспокоит?
– Ты раньше не в психушке работала? – Мария Петровна покрутила пальцем у виска. – Ты чего со мной как с дебильной разговариваешь? Или сама, часом, шизофрению подхватила?
– Что… вас… беспокоит? – как автомат повторила Ирина.
– Тьфу ты, заладила! Аппетит меня беспокоит.
– Его отсутствие?
– Присутствие! С утра ничего не ела. Хватит лясы точить, пойдем на кухню чаю попьем.
Мария Петровна повернулась и вышла из комнаты. Ирине ничего не осталось, как, подхватив сумку, двинуться следом.
– Негодяйка! – прошептала Ирина. – Я тебе покажу шизофрению!
На кухне Мария Петровна разливала заварку по чашкам. На столе стояли тарелки с сыром, ветчиной и бужениной, с рыбой, вазочки с вареньем. На плите начинал посвистывать чайник.
– Никаких чаев и угощений! – твердо сказала Ирина. – В гости к вам не набивалась!
– А вдруг у меня диабет? – открыто насмехаясь в лицо Ирине, произнесла Мария Петровна. – Укол сделала, и теперь, если не поем, окочуриться могу.
– У вас нет диабета.
– Откуда ты знаешь? Я же анализы принципиально не сдаю. Вот сейчас грохнусь тут в коме, что будешь делать? У тебя же ничего нет. Доктора! Приходят, трубочки в уши вставят и рецепты прописывают. Ты хоть знаешь, какие раньше доктора были? Они не то что к больному, из дому без своей врачебной сумки не выйдут. А в твоем бауле что? Прокладки да тампаксы, ну, еще шпаргалки. Садись, делай себе бутерброды, ешь.
– Не буду! За одним столом с ВАМИ я питаться не стану!
– Ой-ой! Какие мы строгие! Слушай, почему ты мне ТАК хамишь, словно право имеешь? Что-то в тебе есть, – Мария Петровна неопределенно покрутила в воздухе пальцами, – странное. Голуба моя! Не выпускай коготки, побереги их для другого случая. Против Степановой ты как бобик против гиппопотама. Я чужие когти, на меня нацеленные, с мясом вырываю!
– Усвоила, очень испугалась, – заверила Ира.
– Ты мне все время кого-то напоминаешь, но кого, вспомнить не могу. У меня абсолютная память на лица. Имена путать могу, но если один раз с человеком словом перемолвилась, запоминаю на всю жизнь. Я столько двойников знаю, хоть театр открывай. Но ты… Что-то очень знакомое и очень неприятное, уж извини. Кто твои родители?
– Не имеет значения.
– Подкидыш? Детдомовская?
– Нет, по счастливой случайности я воспитывалась не в детдоме.
– Что значит – по счастливой случайности? Кажется, вспомнила, мой зам по хозяйственной части в Петропавловске. Степа… Степа не помню как. Ты на него похожа.
– Ошибаетесь.
– Жаль. Степа обладал уникальной способностью шевелить ушами в ритм любой музыке. Даже Первый концерт Чайковского ушами отхлопывал.
– У меня нет музыкального слуха.
– У меня тоже. Выходит, ты своих родителей стыдишься?
– Мне не нравится этот разговор.
– Точно стыдишься. Чем они тебе не угодили? В начальники не выбились или эскимо на палочке редко покупали?
– Считайте, как угодно.
– Почему чай не пьешь?
– Я вам уже сказала…
– Экая упрямая! Как ослица! Не будешь питаться, и я не буду. Подохну – тебе отвечать. Предсмертную записку оставлю. Нет, ее ты можешь уничтожить. Позвоню.
На угловой полке стоял телефонный аппарат. Мария Петровна схватила трубку, стала набирать номер.
– Катя? Это Маруся. Записывай! В моей смерти сегодня винить… Как тебя зовут? – дернула подбородком в сторону Ирины.
– Кузмич Ирина Николаевна.
– Винить Кузмич Ирину Николаевну, – проговорила Степанова в трубку. – Все поняла? Буду жива, перезвоню.
„Не так уж она, Мария Петровна, для друзей Маруся, железобетонна, как хочет казаться, – подумала Ирина. – Это не сильная женщина на пике жизни, а паникующая старуха, которая хорохорится из последних сил, пускает пыль в глаза – только пыль, а не ядовитый газ“.
– Шантажируете? – усмехнулась Ирина.
– Защищаюсь от врачей-вредителей.
– Номер телефона состоит из семи цифр.
– Ну и что?
– Вы набрали только пять.
Мария Петровна заметно стушевалась, переставила тарелки на столе, хотя в этом не было надобности. Ей очень хотелось задержать колючую докторшу, которая смотрела с вызовом, с холодным презрением, как на врага. Недоброжелателей у Марии Петровны всегда хватало. Но, как правило, они прятались за натужными улыбками, за враньем и подхалимством. Тех, кто прямо смотрел в глаза, ненавидел открыто, не так уж и много было. И Мария Петровна по-своему их уважала, испытывала что-то вроде спортивного азарта, как боксер на ринге перед схваткой. Физиономии врачей, которые в последнее время не переводились в доме Марии Петровны, раздражали своей терпеливопрофессиональной отстраненностью. Точно Мария Петровна была шкодливым ребенком, который опрокинул им на белый халат бутылку чернил. Что возьмешь с невоспитанного дитяти? Что возьмешь со вздорной старухи?