Но теперь я была хирургом, и мне предстояло сделать операцию, вернуть маме ноги.
Но для трансплантации нужны специализированные бригады, которые бы сменялись каждые три часа, инструменты, лекарства, предотвращающие отторжение… А я одна, я не справлюсь…
Врачи нередко оказываются в ситуации, когда делают меньше, чем могли бы, сложись обстоятельства по-иному или имей они в руках нужные средства. Постепенно привыкаешь работать, исходя из данности, а не возможности. Но во сне это противоречие не скрашивается реальной объективностью и потому особенно болезненно.
— Я полагаю тебя выдающимся врачом в последней степени, — сказал Серж.
Его словоупотребление неподражаемо — я тихо рассмеялась. Мы поменялись позами. Теперь Серж лежал на боку и смотрел на меня.
— Ты стала хирургом, потому что хотела помочь маме?
— Наверное. Больницы я помню с раннего детства, тетя Капа в них работала, маму часто госпитализировали. Конечно, я не застала то время, когда мама росла, росли косточки, и каждый год ей приходилось ложиться на операцию и пилить, пилить кости. Но и потом ей досталось. В общей сложности она перенесла более пятидесяти операций. Протезы натирали, начиналось воспаление надкостницы, словом, хорошего мало.
— А твой отец?
— О, мой мифический отец! «Лицо кавказской принадлежности», как говорит тетушка. Мама утверждала, что в нем была скорее греческая кровь. Мне мама казалась необыкновенно красивой, просто волшебной. Но она смеялась, когда я об этом ей говорила, и считала себя дурнушкой. Она никогда не была замужем, мое появление на свет сродни зачатию из пробирки, только пробирка, как я представляю, передвигалась на собственных ногах.
— Кэти, а ты была замужем?
— Нет, не была. — Я сладко потянулась и подкатилась к нему поближе. Но Серж не торопился заключить меня в объятия.
— Но у тебя кто-то есть?
— Никого. — Я удивилась глупости вопроса.
— Кэти! У тебя в ванной мужской одеколон стоит на полке, в прихожей — мужские тапочки, и ты мне дала совсем не женскую майку, когда мы впервые оказались у тебя. И я бы никогда не поверил, что такая красивая и страстная женщина, как ты, может быть одинока.
— Страстная? Глупости, я совершенно обыкновенная.
— Можешь кокетничать, но я не слепой и не окаменелый. Не хочешь мне отвечать?
— Анатолий, — сообразила я наконец, — спутник дней моих суровых. Да, хорошенькую истерику по заявкам радиослушателей я тебе закатила. История нашей любви проста как блин и замешана на таких же простых продуктах — муке, воде и соли. Блины хороши только в горячем виде — остыв, они становятся невкусными.
— Ты очень образно говоришь, Кэти, — похвалил Серж. — Но, боюсь, не очень для меня доступно.
Я вздохнула и принялась исповедоваться:
— Тогда, после смерти мамы, его любовь была спасательным кругом, за который я уцепилась с судорожными всхлипами утопающего. Я придумывала ему достоинства, которых не существовало, но которые вполне можно было предположить, благодаря его импозантной внешности и неколебимой самоуверенности. Все это в прошлом. Толик мне очень помог. Так помогают ребенку, потерявшемуся, несчастному и под проливным дождем. Дом, где его успокоят и обогреют, не обязательно станет родным, ведь в нем могут жить проходимцы.
Я не рассказала Сержу только о самом больном — о том, что Толик уговорил меня сделать аборт.
Почему я вообще разоткровенничалась?
Наши тела так быстро и стремительно познакомились, что теперь сознание, очевидно, наверстывало упущенное, заполняло пустоту душевную. Для меня радиознакомство с женой Анатолия, осознание унизительности собственной роли, последовавший затем улет в сладкое забытье имели судьбоносное значение. С Анатолием рассталась навсегда, а с Сержем.., лучше сейчас не думать об этом. Попробовать проверить: действительно ли существует тот чудный бред или он мне только приснился?
Я поставила два пальца домиком на животе у Сержа и стала шагать ими, направляясь к шее.
Лежавший рядом голый мужчина не понимал моего настроения или не желал понимать:
— Кэти, ты уверена, что не хочешь видеть своего.., своего друга, что не примешь его? В том смысле, что это фин, как это? Финиш?
Моя рука безвольно упала. Вот и расплата.
Нечего было расписывать непоколебимость разрыва с Толиком. Серж испугался, что теперь я буду донимать его горячей привязанностью. Как же! Одинокая бабенка, только и знает, что на шею кому-нибудь вешаться.
Получил фашист гранату, говорили мы в детстве. Почему мы называли себя фашистами?
Неужели он не понимает, что его вопрос, по меньшей мере, неуместен, оскорбителен?
Женщина лежит с тобой в постели, а ты ее спрашиваешь, не будет ли она спать завтра с другим. Я почувствовала, что сейчас начну дрожать — от внезапно снизившейся температуры тела или от отвращения к себе.
— Кэти, что случилось? Почему ты вдруг поменяла лицо? — Серж попытался притянуть меня к себе, но я быстро отпрянула и села на край дивана.
— Я хочу пойти в душ. Что же касается твоего вопроса, то я уверена, что разберусь в своих проблемах.
Где моя одежда? Небольшое мысленное усилие, и я вспомнила, что она должна быть разбросана по пути следования из кухни в комнату. Очень пикантно.
— Возьми, пожалуйста. — Серж набросил мне на плечи мягкий махровый халат.
Джинсы, блузка, свитер, белье — вся моя одежда была собрана в кучу у входной двери. На куче возлежал Рэй.
— Хорошо устроился, — возмутилась я. — Не жестко?
Рэй тихо, предупреждающе зарычал и показал свои замечательные зубы.
— Мило! Можешь не скалиться, я тебя не боюсь. Ты, конечно, замечательный пес, но делиться с тобой гардеробом я не намерена.
Как я теперь все это надену?
— Он не хочет, чтобы ты уходила.
Серж подошел сзади и положил руки мне на плечи.
— Ему придется смириться. — Не оборачиваясь, я двинула ключицами, чтобы освободиться от объятий.
— Могу предложить тебе спортивный костюм.
— Спасибо. А мои вещи, пожалуйста, положи в пакет.
* * *
Душ можно и дома принять, идти меньше десяти минут. Я ополоснула лицо (пунцовое при холодном ознобе тела), расчесала волосы и заплела их в косу. Надела костюм, который Серж просунул в щелку двери, — теперь во мне взыграла стеснительность, словно он не видел меня голышом. У спортивных брюк пришлось подвернуть пояс, а у джемпера — рукава. Ничего, накину сверху куртку и добегу до дома.
Серж вскипятил чайник, но я отказалась ужинать.
— Я провожу тебя, — предложил он.
— Об этом не может быть и речи! — Я возмутилась так, словно он мне деньги предложил за постельные утехи.