Серж не объяснялся мне в любви. Нет, в постели он, конечно, говорит чудные вещи, но это в постели. В определенные моменты я тоже могу признаться в чем угодно, даже в марсианском гражданстве. Самыми проникновенными словами, которые я услышала от него, были: «Кэти, ты очень много для меня значишь». По-моему, звучит восхитительно.
Анатолий привил мне иммунитет против всяких ласкательных прозвищ: «цветочков», «котиков», «лапонек», «зайчиков», «птичек» и прочей флоры-фауны. Благодаря Толику я, наверное, никогда не смогу сказать человеку, что люблю его.
Люди недалеко ушли от подопытных собак Павлова. И если в момент счастливой эйфории в нас воткнуть электрод под напряжением, то стойкий рефлекс появится быстро.
Однажды предусмотрительный Толик что-то недопредусмотрел, и я забеременела. Ждала его дома, счастливая и радостная, целый день репетировала: вот он приходит, я бросаюсь к нему со словами: «Я тебя люблю — и у нас будет ребенок».
Проделала все в точности — и получила разряд электричества. Толик посерел лицом, глаза у него забегали, как у сломанной куклы.
Тут и выяснилось, что он женат (говорил — разведен), что у него (ранее бездетного) два отпрыска, младший родился несколько месяцев назад. Толик пускал скупую мужскую слезу, заламывал руки, твердил мне, сдвинувшейся умом от неожиданности и горя, о своей любви. Он окружил меня нежнейшей заботой и участием. Дома сказал, что уезжает в командировку, и поселился у меня до аборта. Сам отвел меня к врачу, встретил после операции. Если бы не плотная стена его надзора, если бы он немного ослабил хватку, я бы, наверное, одумалась, сохранила своего первенца. Или если бы мама была жива. Она бы не позволила выцарапать из меня комочек живой плоти.
Последующие месяцы Толик провел на коленях, ползая вокруг меня и вымаливая прощение. Вымолил. И прощение, и возобновление отношений. Только теперь они походили на пустую коробку от съеденных конфет. Красивая коробка, выбросить жалко, но полакомиться нечем.
Вот поэтому слова «люблю тебя» застревают у меня в горле от страха перед электрическим разрядом. А если я еще когда-нибудь забеременею, то никогда не признаюсь мужчине. Это будет мой ребенок, и ничей больше, как я была — только мамина дочка.
Не потому ли я стала вспоминать грустное прошлое, что оно разительно отличалось от замечательного настоящего?
В настоящем существовала новая работа, на которую я мчалась вприпрыжку. Я не обладала талантами Алеши, но, как сказал Октябрьский, «руки у Носовой растут не из задницы, и она еще всем нос утрет». Была какая-то работа у Сержа, о которой я не удосуживалась расспрашивать. После трудовых свершений мы пулями неслись домой, чтобы слиться в радостных объятиях. Таким образом, жизнь распадалась на две половинки, вместе составляющие союз хорошего с лучшим. Счастье — это когда действительность лучше любой мечты, когда тебе ничего не хочется менять и не о чем грезить.
Ирина меня спрашивала:
— Ты хотела бы выйти за него замуж?
— Нет, — отвечала я не задумываясь. — То есть да, конечно. Нет, но чтобы ничего не изменилось.
— Юлька, все бабы хотят выйти замуж.
— Правильно, но для меня неправильно.
Обладая самым лучшим, что только может быть между мужчиной и женщиной, стану я это менять на расхожие будни?
— Медовый месяц чаще случается до свадьбы, — учила меня опытная подруга. — А дети?
— Дети — это восхитительно. Но у меня в связи со специфическим детством и тяжелым опытом в запоздалой юности выработался извращенный взгляд на их воспитание. Мужу тут нечего делать.
— Саша тоже так думает?
— Какой Саша? Ах да, Саша. Я не интересовалась.
Тем, что у Сержа не было связано со мной, я вообще мало интересовалась. Потому что… ох, не хочется об этом говорить.., потому что я чувствовала темное облако за границей наших отношений и, кажется, даже знала, как оно называется. Но ведь внутри границ все обстояло великолепно: цельно и органично.
— Мы с тобой живем удивительно однообразно, — заявила я как-то Сержу.
— Кэти, если ты называешь это однообразно, то я просто не нахожу слов.
— Я не «это» имею в виду. Я хочу сказать, что нам надо ходить в театр, например.
— Только в оперу или на балет. Я был в двух театрах, как называется? Где разговаривают. Первый раз чуть не заснул. А во втором театре в острые моменты артисты поворачивались к нам спиной, снимали брюки и показывали голые.., что ниже спины. Возможно, это очень авангардно, но я себя чувствовал оскорбительно.
— Тебе просто не повезло. Хотя, с другой стороны, из десяти спектаклей только после одного тащишься полтора часа в Орехово-Борисово, не жалея о потраченном времени. Мы можем ездить в выходные по Подмосковью. К стыду своему, я совершенно не знаю окрестностей столицы.
— Идея мне нравится.
Я купила отлично изданную книгу «Дворцы и парки Подмосковья», и по ней мы вырабатывали маршруты. В постели. В постели они и заканчивались. То есть планировали: в субботу едем в Абрамцево. Наступала суббота, мы просыпались в полдень, пока завтракали и потом занимались любимым делом, уже смеркалось, ехать куда-либо было бессмысленно. У нас появился свой календарь памятных дат — «это было в воскресенье, когда мы ездили в Архангельское, или в субботу, когда мы посетили Никольское?» — спрашивали мы друг друга. Если бы не Рэй, которого надо было прогуливать дважды в день, я бы видела белый свет только по дороге к метро.
Серж, смешной, очень переживал, что я пользуюсь этим видом транспорта.
— Метро, — хмурился он, — опасное место, там возможны любые преступления.
— Наше метро? — смеялась я. — В нем даже карманники перевелись, потому что на каждой станции дежурит десяток милиционеров. Боятся террористических актов.
— Ты недооцениваешь, не представляешь себе, что такое терроризм.
— Но хорошо представляю, что такое травматизм. В метро он намного меньше, чем на улицах.
— Я не могу каждый раз забирать тебя с работы на машине, потому что ты заканчиваешь раньше и пребываешь в другом конце города. Мы должны нанять для тебя шофера.
— Кого?
— Разве я не правильно сказал?
— Ты хочешь, чтобы водитель каждое утро подвозил меня к больнице и забирал вечером после работы?
— Верно.
— Ни за что! Коллеги будут смотреть на меня, как на пассию нового русского!
— Не вижу ничего оскорбительного в том, чтобы меня называли новым русским. Это какая-то моральная проблема?
— Как если бы я, вроде тех артистов, показала своим сослуживцам голую задницу!
Изумленный Серж пробормотал что-то о непостижимой логике нашего бытия, но от своего не отступил. Принялся донимать меня просьбами освоить «шоферствование».
— И в какой машине я буду «шоферствовать»?