Сегодня днем Таня подписала бумаги, по которым стала единственной владелицей фирмы. В данный момент (собирая тарелки после закусок) рассуждала о том, что нынешнего мэра не переизберут, поэтому он будет неуемен в аппетитах (читай — во взятках). Но и у нового клюв раскроется будь здоров! Хотя формально на взятки пойдут не Татьянины деньги, а застройщиков, она считала своим долгом минимизировать траты партнеров.
— Танюша! Я хотел тебе сказать… — вклинился в ее монолог Михаил.
— Подожди, сейчас горячее принесу, — остановила его жена и ушла на кухню.
Михаил с тоской огляделся по сторонам: он больше не увидит этой мебели, этих штор, света хрустальной, очень Танюшкой любимой люстры, не вдохнет привычный запах квартиры, где выросла дочь, и, хотя ее здесь нет, ноздри почему-то улавливают запах наутюженных детских пеленок, и типографский — от новых школьных учебников, и первых Светкиных духов, на которые она копила, отказывая себе в завтраках…. Михаил был отчасти романтиком, и ему взгрустнулось…
— У тебя такое лицо, — Татьяна поставила перед ним тарелку со зразами, политыми соусом, — будто плакать собрался. Не боись! Прорвемся! Так вот, мэр…
— Таня! Я полюбил другую женщину. И ухожу к ней… от тебя… насовсем… Извини, пожалуйста!
Она ничего не поняла. Решительно! Точно муж произнес фразу, состоящую из русских, но совершенно не сочетающихся слов. Ведь смысл им сказанного нужно было воспринять на какой-то другой платформе. Не на той, где базируется Виктория Сергеевна, мэр, столичные строители, проблемы реорганизации фирмы — все, чем была занята Танина голова последние часы, дни, месяцы… Да что там! Годы!
Это было как перенос в пространстве: вот ты, тепло одетая, на снежном поле… бац — и оказалась в тропических широтах, на палящем зное… Тане стало очень жарко. Она почувствовала, что покраснела, выступил пот на лбу, стали влажными спина и подмышки.
Михаила слегка напугали ее пунцовое лицо и обескураженное молчание. Татьяна разом подурнела и постарела. А ведь еще несколько минут назад, слушая (и не слушая) речи жены, наблюдая за ее жестикуляцией с вилкой и ножом, он думал:
«Танька по-прежнему красивая женщина! Очень даже! Хотя Раиса, конечно… не сравнить. Молодость есть молодость. Славно, что Татьяна не потеряла форму. Будет легче устроить свою жизнь…» Искренне желал Татьяне женского счастья, и при этом его почему-то не радовала перспектива увидеть рядом с ней какого-нибудь ловкача-бизнесмена или даже интеллигента-бессребреника.
— Соберу свои вещи, — то ли поставил перед фактом, то ли попросил разрешения Михаил и поднялся из-за стола.
Татьяна, задыхаясь от жара, молча проводила его взглядом.
— Нет, мне послышалось! — проговорила она вслух и рванула за мужем в спальню.
Там Миша вынимал из шкафа свою одежду и складывал в чемодан. В распахнутом на две половины, лежащем на кровати чемодане было что-то радостное, отпускное…
— Миша! — позвала Татьяна. — Что происходит? Ты куда? В отпуск, в командировку?
— Я тебе сказал. Зачем повторять, драматизировать ситуацию?
— А что ты мне сказал? Нет уж! Повтори!
— Я ухожу к другой женщине.
— Почему? — глупо спросила Таня.
— Потому что люблю ее.
— Как это?
— Натурально, пламенно, всей душой. Не знаешь, где моя голубая сорочка в мелкую полоску?
— В грязном белье. Какая еще сорочка! Миша! Успокойся! Давай я повторю, что ты сказал? Ты поймешь, какая это ересь! Ты сказал… — Татьяна нервно хохотнула, — что уходишь от меня к другой женщине. Умора!
— Правильно. Рад, что тебя это веселит.
— Совершенно не веселит! Да я сейчас с ума сойду! Нет, это ты чокнулся! Заболел! Сбрендил!
— Таня, я попросил бы не устраивать душераздирающих сцен.
— Машенька, может, у тебя давление? Вдруг опять гипертонический криз? На его фоне шарики за ролики закатились.
— Давление абсолютно нормальное. Таня, пойми меня! Я люблю другую женщину!
— Не понимаю! — чуть не плача произнесла Татьяна. — А я?
Она хотела закричать: «А меня ты не любишь?» Но даже в этот момент крайнего эмоционального напряжения сообразила, что так спрашивать неправильно. За двадцать пять лет их любовь заметно поистрепалась, размылась, и сравнивать нужно не теперешнюю силу чувств, а его прежнюю к ней, Татьяне, и новую — к страшной подлой женщине.
— Ты ее любишь больше, чем любил меня, когда мы поженились? — спросила Таня.
Вопрос поставил Михаила в тупик, ему в голову не приходило заняться подобными аналогиями.
— Так нельзя сравнивать, — буркнул он и замер со связкой галстуков в руке.
Сознание услужливо, точно кассету вставили в магнитофон, напомнило чувственные мелодии молодости: его страхи и трепет, ее волшебное согласие, их страсть, которой не было утоления. Однажды приехали в деревню к деду. Хотели спрятаться от чужих глаз, в горенке на деревянной кровати с периной круглосуточно предавались любви.
— Ох, Михайло! — сказал дед, прощаясь через неделю. — Ну и здоров ты, кобель! Небось завалишь свою Татьяну на сугроб, так и снег под вами закипит. Радуйся, пока могется.
Татьяна расценила секундное замешательство мужа как колебание в правильную сторону.
— Вот видишь! — воскликнула она. — Ты не можешь уйти! Потому что… потому что… — Она не могла подобрать правильных, значимых, единственно верных слов.
— Потому, что кончается на «у», — усмехнулся Миша.
Этой присказкой он отделывался от назойливых вопросов дочери, когда та была маленькой. Михаил зло швырнул галстуки в чемодан, они легли пестрым змеиным клубком.
— Помнутся, — вырвалось у Тани. — Расправь, галстуки ведь не утюжат. Господи, что я говорю! Миша! Родной! Одумайся!
— Извини, — протиснулся мимо нее Миша. — Я тебя глубоко уважаю, ты мать нашего ребенка и вообще… — Слова давались ему с трудом, каждое приходилось тащить наружу с усилием, да и неправильными они были, холодными и пустыми. — Уважаю, — повторил он, — а люблю другую женщину.
— Хорошо, что не мужчину, — огрызнулась Таня.
Ее обидело Мишино «уважаю». Когда человек не может ответить на любовь, он подсовывает неравноценный заменитель — уважение. Вместо главной роли в пьесе — билет на галерку. Еще бы не уважать жену, которая тебя холила и лелеяла четверть века! И не пламенной страсти Татьяна требовала, страсти давно улеглись. А элементарной товарищеской дружеской порядочности. Бросить того, с кем продрался через годы испытаний, нужды, болезней, кто имеет общие с тобой воспоминания о поражениях и победах, с кем вырастили ребенка и готовились к теплой старости друг у друга под боком, — как это называется? Подлостью и предательством! Но ведь Миша не предатель, и подлости у него ни крупинки! Нельзя представить, скажем, что они долго плыли в одной лодке, заботились о ее уюте и комфорте, а потом соседним курсом возник чужой ботик и Миша на него перепрыгнул. Глупость, да и что Таня одна в лодке будет делать? Вот уж воистину — седина в бороду…