Почты было много. В основном, письма-напоминалки. Типа, здравствуйте, мы издательство «Уси-Пуси», давайте с нами работать, а то уже скоро начнется сезон.
Сезон на самом деле уже вовсю начался, меньше чем через месяц дети и студенты начнут учиться, и все завертится! Как вспомню сентябрь в прошлом году, так даже страшно делается. Некогда было голову от клавиатуры поднять! Тут мне, конечно, по инерции вспомнилась и прошлогодняя сентябрьская выставка, наша с Сергеем медовая неделя… Так, стоп. Наверное, Таня права, нужно было соглашаться на Славу, а то что-то долгое воздержание выходит боком.
Я принялась яростно удалять все письма, пока не дошла до неизвестного мне немецкого адреса. Вирус? Не похоже, вложений нет.
Внутри какая-то белиберда, и я уже почти ее удалила, но вовремя сообразила, что это письмо, написанное латиницей.
«Привет. Кошка!» – перевела я и опять обозлилась.
Да какая я ему Кошка! Я ему теперь Катерина Ивановна, с большой буквы и на «вы». Что ему опять от меня нужно? Что же он мне душу терзает?
Совершенно неожиданно для себя я заплакала.
– Эй, Катя, ты чего? – Оказывается, кроме меня в комнате сидел Саша.
– Что он от меня хочет?
– Кто? Ладно, рассказывай давай, раз начала. Что случилось?
– Это Сергей. Я ничего не понимаю. Он уехал в Германию… А теперь звонит, ревнует, пишет… Зачем? Это же он меня бросил!
– Подожди, с чего ты взяла, что он тебя бросил?
– Но он же уехал?
– Ну и что? Он квартиру продал?
– Нет.
– Паспорт менял?
– Нет.
– Так он тебя не бросал. Просто уехал поработать.
– Как поработать? На несколько лет? А я? Как он себе это представлял? Я что, похожа на Ассоль?
– Нет, не похожа. Да никак не представлял. Он просто об этом не думал. Послушай, ему там гораздо хуже, чем тебе сейчас, он только сейчас начал соображать, что он наделал. Тоска, кругом немцы… А ты, вместо того чтобы носить по нему траур до конца жизни, с молоденькими мальчиками на юг ездишь.
– А что он хотел?
– Да ничего он не хотел. Пойми ты, он об этом просто не думал. Он думал, что он быстренько поработает пару лет и вернется. А про то, как пройдут эти годы, у него мыслей не было.
– Он что, совсем дурак?
– Нет, Кать, он совсем мужик. У него мозги по-другому работают.
– Совсем не работают…
– Но-но. Ты нас, настоящих мужчин, не оскорбляй! Мы – ваша опора.
– Ой, мамочки. И как же теперь жить-то! С такой опорой… И что мне теперь делать? Хранить ему верность?
– Ну, это как хочешь. Но не ругайся с ним, вдруг вернется… А ему там сейчас совсем плохо, я знаю, у меня брат у фрицев работал. Он через полгода такие письма домой писал, мы все рыдали. Так что поддержи человека.
И я решила написать.
Privet, privet!
la uzhe na rabote.
Как dela?
Как pogoda?
U nas opiat' dozhdi poshli.
Budet vremia, pishi.
Kat.
Отправила, а через минуту обнаружила его второе письмо.
Ах так. Шутка, значит…
Da, pohozhe, tshuvstvo итога – eto poslednee, shto ostaetsia v mozgu posle polnoi degradatsii… No i ono tebe uzhe otkazalo…
Я надеюсь, это все. О Сергее можно забыть!
* * *
Назавтра я был готов растерзать Германию похлеще, чем Версальский мир. Всех бы поубивал! Лощеных улыбчивых охранников, фальшиво-приветливых соратников по GmbH, сволочей-сотрудников, которые отдыхали в Италии.
Словом, дай мне волю, стер бы с лица земли эту – простите за неполиткорректность – Фрицландию. Да и Чехию в придачу. Потому что в Прагу мне как раз нужно было ехать через два дня после феерической переписки с Катериной.
Впрочем, по всему выходило, что Германию с Чехией и без меня сотрут: третий день лило, как из хорошего сливного бачка в момент кульминации. Реки повздувались, словно вены наркомана. Коллеги из пражского офиса сообщали, что у них творится то же самое. В конце концов, в основе всякого добра лежит чье-то худо – в день отъезда мне позвонили чехи и попросили не приезжать. Вода поднялась так высоко, что залила наш уютный пражский офис на первом этаже старинного здания. Проводку закоротило, бумаги залило, персонал распугало.
– Представляешь, – сказал я Вилли, который любовался вагнеровским пейзажем в окне, – у них в Праге машины по улицам плавают.
– Не только представляю, – ответил начальник, – но и вижу.
Я глянул вниз. Пейзаж был уже не вагнеровским, а босховским. Потоки мутной жидкости, в которых с трудом угадывались речная вода и городская грязь, волокли по мостовой мордатые немецкие автомобили.
Чертыхнувшись по-русски, я бросился к выходу.
– Ты куда? – удивился Вилли.
– Машину спасать!
– У тебя внутри что-то ценное?
– Она сама – что-то ценное!
– Обожди. Она у тебя застрахована? Так чего ради мокнуть?
Я выдохнул воздух и остался в комнате. Никак не могу привыкнуть к некоторым буржуйским заморочкам. Например, к тому, что страхование – это не просто хитрый способ обдирания граждан, но и возможность получить полную стоимость утонувшей материальной ценности.
Оказавшись на улице, я задумался о дальнейших планах. Наш офис на какое-то время перестал функционировать. Дело было не в повреждении электропитания и не в затоплении архивов. Вечером нас собрал шеф и объявил:
– Поскольку автомобили у всех сотрудников вышли из строя, а новые в такую погоду приобретать бессмысленно, все уходят в отпуск. С частичным сохранением жалованья.
Расходясь, фрицы удивленно перешептывались. Причем их поразил не сам факт отпуска (какая может быть работа, если машины не ездят!), а частичное сохранение жалованья. Я даже успел подслушать, что у Вилли жена пошла на поправку и поэтому он такой добрый.
Я оказался самым приспособленным к тяжелым погодным условиям. Сняв туфли с носками и закатав штаны, я смело вступил в бурлящий поток. К вечеру он слегка схлынул, и в самых глубоких местах вода доходила до колен. Немцы на крыльце заволновались, но за мной не последовали. Я только усмехнулся.
За поворотом я увидел пожилую негритянку, которая брела по половодью, задрав подол выше мини-юбочных стандартов.
– Бог в помощь, мать! – весело воскликнул я по-русски, и в ответ получил развитие темы матери, которым мог гордиться любой московский сантехник.
– Университет Патриса Лумумбы, – заявила дщерь свободной Африки, довольная моим замешательством, помрачнела и добавила: – Дружба народов.