– Уважаю ваши права и никогда бы не осмелилась руководить умным человеком, но вам туда нельзя. По разным причинам.

Верещагин потянулся к двери, я выдернула из кармана носовой платок.

– Хотя бы оберните руку и не ходите по комнате.

Филипп Леонидович неожиданно послушался, замотал ладонь бумажной салфеткой, распахнул дверь и замер на пороге. Владимир стоял, привалившись к стене, в гримерке отвратительно пахло.

– Дядя Миша, открой окно, проветрить надо, – вроде спокойным голосом вымолвил Филипп.

– Нет, – решительно возразила я, – нельзя. Необходимо увести отсюда Корсакова, запереть уборную, выставить около нее охрану и ждать приезда спецбригады.

– Никаких ментов, – отрезал Филипп Леонидович, – сами разберемся.

– При всем уважении к вам, это не получится, – сказала я, – ваша служба безопасности не имеет права заниматься убийством. Я взяла на себя смелость, вызвала майора Юрия Шумакова, вы можете рассчитывать на его деликатность и умение держать язык за зубами.

Верещагин быстро сориентировался.

– Хорошо. Дядя Миша, оставайся здесь. Стой снаружи, никого не впускай. Володя!

Корсаков вздрогнул.

– Ступай, прими душ, почисти зубы, переоденься и иди в маленький кабинет, – распорядился шеф. – Роман, ты дежуришь у общих дверей. Всех заворачиваешь!

– Простите, можно вопрос? – робко заикнулся парень.

– Ну, – нахмурился Верещагин.

– В гримерках находятся вещи, – тихо произнес охранник, – артисты веселятся в зале. Что делать, если они захотят шмотье забрать и домой податься?

– Ни один человек не должен попасть в служебное помещение, – чуть повысил голос Верещагин.

– Понял, – кивнул Роман.

– И Муркин, и Марфа, и Катя Франк, и Павел Лавров будут спорить с охраной, если она попытается их притормозить, – сказала я, – еще есть Елена Минская, девушка, которая сидела в ложе. Будет лучше, если Рома вежливо им скажет: «Прошу простить, но Филипп Леонидович настоятельно просил никому пока не уезжать и не заглядывать в гримуборные. Для вас готовят совершенно особенный сюрприз, хозяин задумал по полной программе отблагодарить актеров, вызвал сюда из дома старшего бухгалтера». Последнее у большинства людей ассоциируется с наличными деньгами.

– Мыслишь в верном направлении, – похвалил меня Филипп Леонидович. – Роман, запомнил? Да, Минской нет, я ее сразу домой отправил, чтобы тут не отсвечивала!

– Иес! – гаркнул охранник. – Донесу до их сознания: актерам хотят премию вручить, типа тысячи отсчитывают и по конвертам раскладывают.

Михаил Степанович похлопал парня по спине.

– Молодец. Двигай на пост.

Филипп Леонидович посмотрел на меня.

– Кто из исполнителей может устроить скандал?

– Все, – без колебания ответила я.

– Расставь их по степени вредности, – потребовал Филипп.

– Муркин, Марфа, Катя, Лавров, – ответила я. – Минскую я не знаю, видела ее лишь издали, но вы сказали, что ее уже нет. Борис мертвецки пьян, он спит, думаю, не очнется до утра.

– За кулисы посторонние не допускаются, – протянул хозяин, – кроме того, у входа выставлена охрана. Следовательно, круг лиц, которые могли сюда проникнуть, резко сужается. Актеры и работники театра.

– Есть лифт, – напомнила я, – тот, что возит жильцов дома вниз.

Михаил Степанович откашлялся.

– Нас всего двое, там моя квартира и апартаменты Фаины. Подъемником может воспользоваться только человек, имеющий ключ-карту, вот она!

Я посмотрела на пластиковый прямоугольник, который рабочий достал из нагрудного кармана пиджака, и спросила:

– Но ведь девочка как-то проникла на строго охраняемую территорию? Значит, и взрослый мог пробраться.

Глава 7

– Какая еще девочка? – раздраженно поинтересовался хозяин.

Я перечислила приметы ребенка.

– Маленькая, в розовом платье, с плюшевым мишкой в руках и массивных очках на носу.

– В очках? – со странным выражением лица переспросил Верещагин.

– Ерунда, – слишком бойко заявил Михаил Степанович. – Вероятно, Виола увидела Суок.

На этот раз изумилась я.

– Суок? Кукла наследника? Игрушка, сделанная по образу и подобию живой девочки? Главная героиня романа Юрия Олеши «Три толстяка»?

Дядя Миша кивнул.

– Да. Я только что сообразил, в чем дело. Мы ставили спектакль по этой книге года два назад и никак не могли подобрать кандидатку на роль Суок. Похоже, амплуа травести, взрослых актрис, которые изображают ребенка, умерло. Сейчас слово «травести» употребляют в значении транссексуал. Ни одна актриса не годилась, все фальшивили и переигрывали. Тогда Борис, а он у нас постоянно ставит спектакли, придумал интересный ход, на заводе заказали полую ляльку. Внутрь поместилась худенькая мелкая актрисулька, получилась замечательная Суок.

На лице Филиппа Леонидовича промелькнуло выражение облегчения.

– Точно! Реквизит где-то на складе.

– Суок вытащили, влезли в нее и теперь расхаживают по дому! – закончил Михаил Степанович.

– Это могло быть, – согласился Верещагин. – И кто сей идиот? Шутничок фигов! Поймаю, голову оторву!

Я возразила:

– Ну нет! На куклу ребенок совсем не походил. Филипп Леонидович, правильно ли я поняла, что сюда имеет доступ лишь ограниченный круг людей?

Верещагин моргнул раз, другой, третий, но в конце концов соизволил ответить:

– Так.

Я начала загибать пальцы на руке.

– Михаил Степанович, Фаина, Владимир, Роман – это сотрудники, которые остались после представления. Еще сюда в любое время могли заглянуть артисты и режиссер. Участники пьесы веселятся на банкете, их вещи пока лежат в гримерках. Рома, подойди-ка!

Охранник с топотом принесся на мой зов. Поскольку Филипп Леонидович молчал, я рискнула задать охраннику вопрос:

– Кто входил за кулисы после того, как начался фуршет?

Секьюрити смутился.

– Все, кому не лень, постоянно туда-сюда шмыгали.

– Сосредоточься, – приказала я, – меня интересует отрезок времени от девяти до десяти.

– Почему? – неожиданно спросил Верещагин.

Я решила оставить вопрос хозяина дома без внимания, не хотелось лишний раз напоминать ему о смерти дочери. Спектакль завершился в двадцать часов пятьдесят пять минут. Актеры гурьбой отправились разгримировываться, Риша в их числе, следовательно, ее лишили жизни в промежуток с девяти до десяти вечера. Отлично помню, что в тот момент, когда начальнику охраны позвонили с сообщением о несчастье, настенные часы в гостиной его отца показывали десять минут одиннадцатого.