— Да я сказал о том, что ее муж в морге. Вот пацан и взбесился.
— Понятно. Так, уводи их отсюда. И, кстати, во избежание каких-либо заговоров разведи их по разным камерам.
— А с пацаном что делать? Наталью вызвать?
— Зачем? — пожала плечами Федоренкова. — Сам оклемается.
— Да вы что! — возмутилась Ирина. — Вы же слышали — у мальчика сломаны ребра! И внутренние органы…
— А нам не нужны его внутренние органы, — усмехнулась Амалия. — Не до них сейчас. И не до вас, так что радуйтесь.
— Но как же ваше обещание обращаться с нами по-человечески?
— Придумаем что-нибудь. Твоя внешность, к примеру, практически не изменилась, ты и так была бита, девка твоя как хныкала, так и хнычет — на редкость противный ребенок! Мадемуазель Красич пару синяков и кровоподтеков заработала — ничего, загримируем, издалека не видно будет. А жаловаться своему папеньке и красавчику Кириллу Ланочка не будет, верно? — Гадюка подмигнула и глумливо хихикнула. — На эту тему мы с ней днем беседовали, и мадемуазель Красич сочла мои аргументы весомыми. Что касается мальчишки — будем считать это расплатой за попытку Ланочки распустить язычок. Так что если парень загнется раньше срока — это будет на твоей совести, милочка. А сейчас — по камерам их!
— И все-таки я считаю, что заложников надо увезти отсюда, — мрачно проговорил Марат. — Лучше перестраховаться, чем вляпаться. Вот высадится утром во дворе рота спецназа — что делать будем?
— Во-первых, не высадится, — отмахнулась Федоренкова. — А если даже и высадится, то что с того? Они все равно ничего не найдут. На строительных планах времен реставрации усадьбы никакого подземелья нет. О нем никто не знает, вход туда тщательно замаскирован, звукоизоляция превосходная. Ни крики, ни визги, ни даже выстрелы наверху не слышны.
— А вдруг они наткнутся на лесную дорогу, ведущую к выходу из подземного хода?
— Не смеши меня! Где мы и где тот выход! За столько лет никто из посторонних не наткнулся, а сейчас вдруг обнаружат! Все, я устала, пойду к себе. А вы не расслабляйтесь особо, не вздумайте дрыхнуть на посту! Одного уже проспали!
И Амалия Викторовна Федоренкова, оседлав украшенное стразиками Сваровски помело, умчалась в свое логово. Бравые секьюрити ушли пешком. Куда ушли? Ну туда, к охраняемому телу.
Первой увели Ирину с Лизонькой на руках. Малышка уже не плакала, она лишь судорожно, со всхлипом, вздыхала, всем тельцем прижавшись к маминой груди.
— А с этой что делать? — Один из гоблинов Марата собрался пнуть все еще не пришедшую в себя Ольгу, но, встретившись с обещающим «райское наслаждение» взглядом Ланы, предусмотрительно вернул ногу на место. Свою ногу. — На себе тащить, что ли? Да еще и пацана ее? Пусть сама тащит. Эй, красивая, вместо того чтобы злобно пялиться, лучше бы подругу в чувство вернула.
— Дай нашатырь — верну.
— Нашатыря нет. Носки подойдут? Я их неделю не менял, гы-ы-ы!
Остальные гоблины дружным гоготом поддержали изящную шутку товарища, наперебой предлагая понюхать различные детали своего интимного туалета.
А Марат тем временем куда-то вышел и вернулся с двухлитровой пластиковой бутылкой воды, наполовину, правда, пустой.
Но и оставшегося литра, вылитого на лицо Ольги, вполне хватило, чтобы женщина открыла глаза.
Вовка, все это время сидевший возле матери, гладя ее руку, всхлипнул и тихо спросил:
— Мама? Тебе лучше?
— Да, сынок, я просто… — начала женщина, неловко поднимаясь, но тут она увидела старшего. — Ваня! Ванечка! Господи, что они с тобой сделали, сволочи!
— Заткнись, сука, — прошипел Марат, сжав виски. — У меня сейчас череп лопнет от твоих воплей. Бери своего щенка и тащи куда прикажут. А хоть слово вякнешь еще — щенок останется подыхать здесь. Поняла?
Ольга, закусив губу до крови, молча кивнула и подползла к Ване. Потом медленно поднялась и попробовала поднять сына.
Чтобы снова упасть.
— Ну, чего разлеглась, корова! — заорал гоблин-юморист. — Подъем! Надоело тут с вами валандаться, там хоккей по телику начался!
— Так помогите ей! — не выдержала Лана. — Стоят, кони здоровые, ржут тупо! Конечно, с женщинами воевать — это круто! Ур-р-роды!
— Вот сама и помогай! — хмыкнул гоблин.
— Да ради бога!
Рослый девятилетний мальчик — это, между прочим, довольно тяжелая для девушки ноша. Особенно когда девушке только что досталось, а утром она едва не умерла. Но Лана справилась, пусть и штормило ее на девять баллов.
Она отнесла Ваню в указанную гоблином камеру и аккуратно положила на узкую, застеленную каким-то серым тряпьем кровать.
— Спасибо тебе, — еле слышно прошептала Ольга, с трудом удерживая скопившиеся слезы.
Ей надо продержаться, надо! Павла больше нет, но есть их с Пашей мальчики, и одному из них сейчас плохо. Очень плохо. И ему меньше всего нужны мамины слезы, ему нужна мамина любовь.
Камера Ланы была следующей. Да и вряд ли стоило ожидать, что здесь имеется много подобных помещений. Странно, что они вообще были.
Девушка устало опустилась на кровать и осмотрелась. Ничего нового — тесная каменная коробка без окон.
И что теперь? Ждать, поняли там, на воле, их послание или нет?
Да, все это было спланировано, вот только они не собирались подвергать опасности Ваню. Фразу о мошках должна была сказать Ирина, говоря о своей дочери. Но Ванька, видимо, подслушал и решил сделать по-своему.
И, между прочим, у него почти получилось. В его исполнении фраза о мошках прозвучала гораздо естественнее. Никто ничего не заметил.
Кроме Марата.
Спать не хотелось, есть — тоже. После появления в Мошкино их главного, Марата, заложников бандиты кормили хорошо, воды тоже давали вдосталь. Вернее, ее давали в пластиковых бутылках.
В памяти снова и снова, по кругу, плыли те несколько минут виртуального свидания. Осунувшееся, сразу постаревшее лицо отца, больные глаза Кирилла и где-то там, фоном, плач Тимки. Прости меня, пес, дуру бестолковую! Мало того что дверь открыла, не заглянув в «глазок», так еще и тебя на кухне заперла.
Лана запомнила страшный, отчаянно-обиженный крик алабая. Это было последнее, что она слышала перед тем, как отключиться.
И что теперь? Спать? Зная, что их в любом случае убьют? А эти слова гадюки о кислоте? Она шутила или… или здесь действительно так уничтожают тела?
Оставляя души несчастных детей маяться в этом подземелье.
Дикость какая-то! Начало двадцать первого века и — сырые казематы, кровавые эксперименты, детские органы, кислота…
Но самое страшное — запертые души маленьких страдальцев.