– Догадываюсь, – просипела я, спазм в горле мешал говорить. – Не отменять концерт.
– Муж и жена – одна сатана, – проворчал Виктор. – Устроил мне шеф, короче, грандиозный разнос, позвонил организаторам и сказал, что все в силе, концерты состоятся, а затем, не обращая внимания на увещевания врачей приемного покоя, категорически отказался от госпитализации, написав расписку. Видела бы ты, как обрадовались организаторы! Пригнали к больнице лимузин, чуть ли не ковровую дорожку перед Майоровым расстелили. Еще бы – два аншлаговых концерта, все билеты давно раскуплены, и в случае отмены ребята влетели бы на неслабые бабки. Короче, этот упрямый осел отработал вечером, как всегда, на бис. Единственное, на чем мне удалось настоять, было присутствие бригады «Скорой» за кулисами. Так, на всякий случай. Случая, к счастью, не произошло, но вымотался сегодня босс страшно. В гримерку вернулся чуть живой. И от этого, наверное, очень дерганый. Коробочку все какую-то с собой таскает, заглядывает постоянно туда, улыбается, а через пару минут – срывается, кричит на всех. Явно на грани нервного срыва человек. Я и попросил врача дать Майорову что-нибудь успокоительное. Спит теперь твой ненаглядный сном младенца. А завтра, когда проснется, ввалит мне по полной программе. Мне же велено было ничего тебе не говорить, Алексей поэтому и сам сегодня не звонил, знал, что ты по голосу неладное заподозришь. А попробуй тебе не скажи, когда ты страшную участь обещаешь. Я в евнухи не хочу, я женщин люблю очень. Вот свалилась парочка на мою голову! И кто будет завтра крайним? Конечно, Виктор!
– Не бухти. – Я невольно улыбнулась, слушая причитания приятеля. – Судьба у тебя такая, смирись. Я, конечно, попытаюсь тебя завтра реабилитировать, но барин у тебя вредный очень.
– Ага, сатрап злобный. Слушай, – внезапно оживился Виктор, – в качестве моральной компенсации открой мне тайну – что в той коробочке, которую босс с собой повсюду таскает?
– Пепел его прежнего администратора.
– Я серьезно!
– Там пластилиновый мишка, которого Ника вылепила для папы перед его отъездом.
– Тогда понятно. Как там наша красавица?
– Лучше всех. И вот еще что – скажи Лешке, что у нас тут сюрприз для него имеется, но мы ему ничего не скажем, узнает, когда вернется. И так будет с каждым, кто семье сутками не звонит!
– Мстительная ты все-таки женщина, Анна Лощинина. Не зря я тебя боюсь.
– Правильно делаешь. Спать иди.
– Катерине привет передавай. Небось пирожки на ужин были?
– И не только.
– Совсем грустно. Ладно, пока, пошел рыдать от зависти.
– Успехов тебе.
Я нажала кнопку отбоя и только сейчас обратила внимание, что руки у меня трясутся, словно у запойного алкоглота. Понятно, отходняк начался, сдулся киборг. Страшного ничего не произошло, похоже, у Лешки те же проблемы, что и у меня. Тут Виктор прав – мы с Майоровым давно уже одно целое, даже болезни у нас теперь похожи. И на стресс мы, значит, реагируем одинаково.
Я открыла окно и впустила в комнату холодный и влажный февральский воздух, давно уже барабанивший в стекло.
Устало, замучилось сердце,
От страха сгорая, кричать,
У злого огня не согреться,
Уж лучше на снег – замерзать.
Стихи ворвались вместе с ветром, появившись совершенно неожиданно. Гнать их в форточку я не стала, пусть поживут.
Пока ловила за хвост неугомонные строчки и записывала их в блокнот, куда-то подевался тремор в руках. Теперь можно и ребеныша навестить, пора ее спать укладывать.
Возле двери в дочкину комнату топталась растерянная Катерина. Она дергала дверную ручку и возмущалась:
– Никочка, это что еще за фокусы? Ты зачем закрылась? Немедленно открой дверь!
– Баба Катя, уйди! – Судя по слабому прерывистому голосу, малышка только что плакала. – Я к маме хочу!
– Ну так открой дверь, и я отнесу тебя к маме.
– Нет! Не открою! Мама!
– Катерина, что у вас происходит? – Материнский инстинкт – штука доминирующая. Стоило мне понять, что моему ребенку плохо, и я уже была готова высадить плечом дурацкую деревяшку, ставшую между нами. – Замок заклинило?
– Ничего не заклинило, – обиженно засопела домоправительница. – Это дочурка ваша научилась с ним управляться. Закрылась вот в комнате и плачет. Что ты будешь делать!
– Ты иди к себе, я сама разберусь.
– Да как же, маленькая ведь плачет!
– Пожалуйста!
– Как скажете! – Ну вот, обиделась. Ничего, завтра помиримся.
– Бусинка моя родная, – я подошла поближе к двери, – это я. Пустишь маму?
Замок щелкнул, дверь медленно распахнулась. В проеме стояло маленькое олицетворение горя: мокрые от слез щеки, кудряшки прилипли к вспотевшему лбу, носик покраснел, глаза несчастные-пренесчастные.
Я наклонилась, подняла дочурку на руки и, прижав к себе дрожащее тельце, прошептала в маленькое розовое ухо:
– С папой все хорошо, слышишь? Он в порядке.
– Правда? – Ника, упершись ручками мне в грудь, внимательно всмотрелась в глаза. Потом губы малышки задрожали, глаза снова налились слезами. – Он не умер?
– Нет, глупенькая. – Да что с ней такое? – Папа спит, он очень устал сегодня.
– А я думала… Мамсик, мне так страшно!
Заснула Ника очень поздно, мы, обнявшись, пережили с ней безвременье – когда часы показывают сплошной ноль. Дочка, уткнувшись носом в мое плечо, тихонько сопела и всхлипывала. Я не расспрашивала малышку о пережитом сегодня, и так было видно – перенервничал ребенок здорово. К тому же пытаться что-то узнать у Ники, когда она этого не хочет, – бесполезная трата времени.
Наконец всхлипывания прекратились, а сопение стало равномерным и сонным. Я осторожно, боясь разбудить, переодела дочку в разрисованную медвежатами пижамку и уложила в постель. Веселые пижамные зверята напомнили мне о пластилиновом подарке для папы. Значит, Лешка повсюду таскает коробочку с дочкиным рукоделием? Бедный наш папсик, как же он тоскует по семье! Но и без сцены Майоров не может, это его жизнь, его смысл, его самореализация. Любовь зрителей – своеобразный энергетический наркотик, без которого Лешка перестанет быть собой.
А то, что мы с ним редко видимся, не позволяет нам надоесть друг другу. Каждый раз у нас как первый, и дело вовсе не в склерозе.
Утро началось замечательно, потому что будильником стал Лешкин звонок:
– Привет, зайцерыб! Прости, вчера не смог позвонить, какие-то проблемы со связью были, я…
– Алексей Викторович, – надеюсь, тон получился достаточно ледяным, всю ночь ведь пролежал в морозилке, – ваши попытки выглядят не менее жалко, чем три волосины, приклеенные к лысине и изображающие прическу.