Нет, присоединяться к впавшему в амок нерву и самкой Кинг-Конга начинать крушить все вокруг я не собиралась. Я просто перестала соображать и тупо таращилась на причитающую домоправительницу.
И на холодно улыбавшуюся дочь.
Катерина обессиленно опустилась на кухонный диванчик. Ее лицо залито слезами и искажено страшной мукой. Она что-то кричит, раскачиваясь и прижимая ладони к щекам.
Что кричит, почему, зачем – не понимаю. Не слышу. Не хочу слышать.
Ника подошла ко мне почти вплотную и, задрав голову, внимательно всматривалась в мое лицо. И холодная улыбка сменилась торжествующе-победной. Она что-то проговорила, обращаясь ко мне, но ответной реакции не дождалась.
Малышка раздраженно топнула ножкой, сжала кулачки и заорала.
Теперь на кухне кричали дуэтом. И чего это они?
Господи, больно-то как! Я судорожно сжала ладонями виски, пытаясь унять корчившийся в конвульсиях нерв. Стало только хуже, меня буквально швырнуло на пол.
Сколько я там пролежала в позе зародыша, не знаю. Может, минуту, а может – час. Из бездонного болота боли меня вытянул монотонный звук, сопровождавшийся вибрацией в боку. Сначала тихий, доносившийся словно издалека, из другой, немыслимо счастливой жизни, он становился все громче, хлестал меня по щекам, тормошил бок, возвращал из ниоткуда.
Но… но с этого телефона мне некому звонить, ведь самолет, в котором летел владелец телефона, он же… разбился?!
Я трясущимися руками вытащила из кармана халата подпрыгивающий от нетерпения телефон и, боясь поверить в невозможное, посмотрела на экранчик аппарата.
Не бойтесь, верьте в невозможное!
Я нажала кнопку ответа, и пространство вокруг заискрилось, наполнившись родным, ЖИВЫМ, громко орущим голосом мужа:
– Ты слышишь меня, родная, слышишь?! Почему ты молчишь?! Не молчи! Я жив, жив, не плачь!
– С чего ты взял, что я плачу? – прошептала я. – Я не плачу, я умерла. Знаешь, было очень больно, но зато теперь я могу с тобой разговаривать.
– Зайцерыб, прекрати немедленно!!! Я лично умирать не собираюсь и тебе не дам.
– Но ведь в новостях сказали… – Я подволокла замусоленную тряпичную куклу «Аннушка» к стене и попыталась более-менее устойчиво усадить ее, не позволяя заваливаться на бок.
– Да, самолет, в котором мы должны были лететь, действительно разбился, но нас там не было. Улетел только наш багаж.
– Господи, Лешка! – Вот теперь я плачу, невыразимое облегчение выплеснулось потоком слез.
– Вернусь – в церковь пойду, – тихо проговорил муж. – Ведь мы уже прошли регистрацию, сдали багаж и направлялись на паспортный контроль. Как вдруг выяснилось, что организаторы концертного тура что-то напутали и наш концерт в Хабаровске должен состояться завтра, а сегодня нас ждут на закрытом мероприятии главы краевой администрации. Я, разумеется, возмутился и ехать на этот корпоративчик отказался, тем более что все концертные костюмы вместе с багажом уже грузили в самолет. Но перепуганные до обморока организаторы так запаниковали, что мне стало их жалко. Ведь после подобного ляпа ребят попросят из концертного бизнеса с черной меткой. В общем, пришлось согласиться, команда моя тоже особо не возражала, и мы остались, – Лешкин голос дрогнул, – в аэропорту и в жизни.
– Ненавижу! – проскрипел над ухом все тот же утробный голос. – Сколько же можно вас убивать? Я ведь не смогу сделать нового Баку, девчонка мне не позволит! А может, он и не понадобится, я уже достаточно силен, чтобы лично нанести вам визит.
– Кто это говорит там? – растерянно произнес Лешка.
– Ника.… – Я с ужасом смотрела на чудовищно искаженное личико дочери.
– Не может быть, это ведь не ее голос! Кто там у вас? – голос мужа неожиданно напрягся. – Мне кажется, я уже слышал этот голос.
– Анечка! – До Катерины, похоже, только сейчас начал доходить смысл происходящего. Она сжала в руках кухонное полотенце, которым вытирала слезы, и с недоверчивой мольбой посмотрела на меня. – Ты с кем разговариваешь?
– С Лешей, – через силу улыбнулась я, стараясь не смотреть на чужой злобный оскал, уродовавший родную дочкину мордашку. – Он жив, он не сел в тот самолет.
– Лешенька! – полувскрик-полурыдание. – Мальчик мой! Живой!
– Дай Катерине трубочку, – сдавленно проговорил муж.
– Поговори с ним сама, – я протянула телефон домоправительнице.
Баба Катя, расплываясь в счастливой улыбке, выхватила у меня аппаратик и зачастила взахлеб, охая, ахая и шумно сморкаясь все в то же многострадальное полотенце.
А я… Я протянула руку к стоявшей напротив девочке с чужим лицом и дотронулась до бледной щечки.
– Солнышко мое родное, держись! Что бы ни случилось – мама с тобой. Во всем и всегда. Вместе мы справимся, вот увидишь. Иди ко мне!
– Нет! – прохрипела Ника, дернувшись от моего прикосновения, как от удара током. – Не лезь! Ты уже помешала однажды! Когда же ты сдохнешь! Ненавижу! Сдохни! Сдохни!
– Ника! – Катерина ошарашенно смотрела на сотрясавшуюся все сильнее и сильнее малышку. – Что ты говоришь такое? Опомнись!
– Заткнись, старая дура! – Голос девочки все меньше напоминал человеческий, превращаясь в звериный рык.
– Да как же это? – Бедная баба Катя с ужасом попятилась от выгибавшейся дугой Ники. Телефон, из которого рвался Лешкин крик, упал на паркет. – Да что же это? Аннушка, что с нашей девочкой? Она словно дьяволом одержима!
Ох, милая Катерина, боюсь, ты чудовищно права.
Я подняла телефон:
– Лешка, возвращайся, срочно! Мне кажется, ничего еще не кончилось.
– О чем ты? – выдохнул муж.
– Это Дюбуа.
– Нет!!! Он же умер!
– Приезжай. – Я нажала кнопку отбоя.
И схватила, прижала к груди бьющееся в судорогах тельце дочери. Ника рычала, хрипела, вырываясь изо всех сил, голова ее запрокинулась, глаза закатились, сердечко билось все быстрее и быстрее. Справляться одновременно и с ней, и с подступающим к горлу удушающим страхом за ее жизнь становилось все труднее.
Как вдруг… Откуда в квартире дождь? Почему он льется, вернее, вылился только на Нику?
– Это крещенская водичка. – Над нами возвышалась Катерина с пустой банкой в руке. – Мы с Василием моим на Крещение полдня у церкви ждали, чтобы воду освятить. Видишь, пригодилась, Никусе полегчало.
Действительно, судороги, сотрясавшие тело малышки, резко пошли на убыль, стиснутые кулачки расправились, обезображенное злобной гримасой лицо разгладилось. Дочка обмякла у меня на руках и, похоже, потеряла сознание.
Крещенская вода стекала по лицу, по волосам, по груди малышки, смывая черное зло.
– Аннушка, давай ее мне. – Катерина поставила банку на стол и наклонилась к нам. – Отнесу бедняжечку в комнату, пусть отдохнет, поспит. Это ж она, девочка наша, так из-за отца перепугалась. Так и с ума сойти недолго! Ужас какой! Ну, давай, а то ведь не встанешь с ней с пола.